тоже заметила, смущалась еще больше и часто, делая замечание какому-нибудь рослому нагловатому парню, впадала в совсем неуместный, игривый топ.
Потом по школе живо распространился толк о Клавдиных вечерних похождениях за пределами школы, — распространился к необузданной радости всех без исключения и сладкой ревности некоторых отдельных старших учеников.
Собственно, вначале Клавдия позволяла себе не больше, чем почти все учительницы в городе. Большинство из них заводили себе друзей (именно — не друга, а — друзей) с тем, чтобы один справил платье, другой — ботинки, третий — водил по кинематографам и т. д. Если между друзьями возникали инциденты на почве ревности, то это лишь вносило разнообразие и романтику в скучную и скудную жизнь губернской учительницы. Но Клавдия, пожалуй, была недостаточно осторожна; она, например, неоднократно по вечерам приводила приятелей к себе в казенную комнату при школе и оставляла у себя ночевать. Начальству стало об этом известно.
Девушка была уволена после того, как ее застали на рандеву, — на «решительном рандеву», как выражалась покойная Полина Карповна из гончаровского «Обрыва», — с одним из старших учеников шкоды.
Есть и другой тип учительницы — скромной, робкой, забитой девушки, дрожащей перед начальством, дрожащей перед старшими учениками, дрожащей за свое место и за свое учительское жалованье. К каждому уроку она долго и толково готовится, преподает голосом тихим, застенчивым и всегда скороговоркой, невнятно выговаривая слова, точно стремясь забыть все то, что нужно рассказать ученикам и что она вчера ночью с трудом втемяшила в свою собственную тугую и туповатую головку. При каждом перешептыванье, шуме в классе она сильно смущается, краснеет пятнами и нервно вскрикивает:
— Да тише же, дети! Ведь я ж так не могу!
А ученики плохо понимают ее бестолковое нервное изложение, скучают и начинают шалить.
Еще один тип — тип «сознательной» учительницы. Конечно, коммунистка или, по крайней мере — комсомолка. Знает назубок политграмоту, «азбуку коммунизма» и «Библию для верующих и неверующих» Губбельмана-Ярославского. Физику, историю, географию и прочие предметы, проходившиеся на курсах, тоже знает, хотя и хуже. Стремительно передает свои коммунистические знания, бережно, как скрижали, ученикам и целые уроки твердит, захлебываясь:
— У тебя опять, Варя, крест! И как тебе не стыдно?! Это все буржуазия обманывала народ. Христа никогда не было, а крест просто — свастика.
— Вы спрашиваете что такое свастика, дети?!
— А это я вам в другой раз расскажу.
— Итак, квадрат это…
— Сережа, ты опять отвлекаешься! Какой же из тебя выйдет сознательный пролетарий! Товарищ Ленин…
— Дети, слушайте сегодня хорошо. В награду я после окончания занятий почитаю вам про дедушку Ильича…
— Только не про дедушку Ильича! — жалобно просят малыши. — Лучше что-нибудь про разбойников!
И со слезами обиды звенит голос учительницы:
— Разбойники — это несознательный элемент. Так сказать, деклассированный люмпен-пролетариат. А наш великий вождь…
Более опытны и искушены в деле преподавания старые учителя с довоенным стажем, которых так много в современной советской школе. Но и они сильно выбиты из колеи. Звуковой… комплексный… и прочие… — чехарда методов! Срочные переподготовки и экзамены по политграмоте. Ряд новых предметов. Старенькие учительницы из епархиалок со злобным любопытством и ехидным благоговением склоняются над Емельяном, готовясь к антирелигиозной деятельности в пределах школы.
— Ан-Семенна! Бог есть или нет? — спрашивает девятилетний скептик.
Учительница смущается. Ее отец был священник. Дед тоже. Брат и сейчас бы священствовал, кабы не очутился в Соловках. Но ей совсем не хочется лишиться своего места учительницы. Глаза ее делаются стеклянными, непроницаемыми и она отвечает:
— Как наука недавно доказала — Бога нет и не было. А это — мир и вообще — это от науки… А потому, дети, будем уважать науку и вернемся к нашему занятию ею. Итак, четыре правила арифметики…
— А почему же вы, Ан-Семенна, раньше, при царе, молитвам обучали? Так мне папа сказывал. Он тогда у вас учился.
— А видите ли, дети… Тогда наука еще не успела доказать, что Бога нет. Это она за последние годы, с победой пролетариата, сильно вперед пошла…
Учительницы в советских школах заняты почти целыми днями: уроки, экскурсии, совместные с учениками собрания, подготовки к спектаклям, всевозможные кружки.
А дома учительницу ожидает печка, которую нужно растопить, и обед, который надлежит состряпать.
Однажды, забежав к своей знакомой многодетной вдове-учительнице, я застала ее в слезах.
Оказывается, кто-то сказал ей, что можно в щи вместо дорогой капусты класть арбузные корки. Щи из арбузных корок чем-то пахли, корки не дали никакого навара, пришлось щи вылить. Придется взять для детей вместо неудавшегося обеда — молока и ситного. А на это уйдут последние деньги. До
