новая. Они обратили на него внимание, когда нужно было что-то починить, но потом о нем не вспоминали, пока в начале войны он вдруг сам не пришел к ним и не объявил, что хочет поговорить с господами. И что вы скажете? Он взял со стола фотоаппарат, модель 13?18, палисандрового дерева – великолепная работа фирмы «Эрнеманн»:
– А не думали ли господа производить такие аппараты у нас в стране, если мы от немцев их больше не получаем?
В общем, мы согласились, установили несколько станков и имели бы уже вполне приличную фабрику, если бы управляющий хоть немного разбирался в предпринимательстве. Хотя он и грамотный, и писать умеет, что для русского уже кое-что значит, однако считать никак не научится. Он думает, что на предприятии со станками и всем прочим себестоимость товара может быть такой же высокой, как если бы его делали вручную. К тому же, из чего-то надо еще и рабочим платить. Это его навязчивая идея и вечный повод для нытья: «Прибавка! Прибавка! Прибавка!». Вы все это еще услышите, так что будьте настороже! Не поддавайтесь ни на что, они умеют таких историй порассказать, что сердце и растает, если будете им попустительствовать. При этом они за один вечер спускают в кабаке весь свой дневной заработок.
Он машет перед собой обеими руками:
– С этими народом ничего не выйдет, они просто ни на что не годятся, вся нация. Они и войну опять проиграют, как уже проиграли японцам: десять против одного! Разбегаются в разные стороны, когда за ними даже и блоха не гонится!
Он издевательски смеется:
– Русский «колосс»: силы, как у семи здоровых мужиков, а ум, как у пятилетнего ребенка! – Как только он начнет, не поддавайтесь, скажите, что у вас нет таких полномочий, что за это отвечает лично Николай Максимович.
– И в чем же тогда моя функция?
– Каждую субботу заполнять журнал. Контролировать расход материала и счета поставок. Дать понять этим ребятам, что есть кто-то, кто следит за каждым их шагом. Это отныне ваша задача. И прежде всего: снять этого человека с шеи моего брата. Когда он узнает, что меня больше нет на месте, – меня он еще боится, – то появится однажды у нас в бюро. А мой брат не умеет так же твердо говорить «нет», как я. Он этого вообще не может. Это его единственный недостаток. Если бы он мог говорить «нет», мы были бы уже одними из богатейших людей в России.
Тем временем они выехали на самую окраину города, где все выглядело почти как в деревне: «улица» как грязная замусоренная канава, одно- или двухэтажные красно-белые и бело-голубые домики под зелеными жестяными крышами, пожарная каланча, босые дети и женщины, и трамваев уже вовсе не видать. Максим Максимович говорит извозчику подождать, если тот хочет, но без оплаты за простой. В противном случае…
– Как угодно, – отозвался с козел старик, – если не больше часа, подожду.
– Подождет все два, – говорит Максим Максимович, когда они выходят из повозки.
Кажется, управляющий действительно его боится: Ребман заметил, как он весь съежился и побледнел, когда увидел, что они без предупреждения появились в низком и пыльном помещении фабрики. Здесь же находилась и большая столярная будка с чуланом у входа, служившим, судя по всему, фабричным бюро.
«Где же я его уже видел?», – гадает Ребман, – а ведь видел, это несомненно, но не в Москве, вообще не в России. Нет, я видел его дома, в Кирхдорфе, только там его звали не Терентьич, и на нем не было столярского фартука, там его звали Баши-Ханс и он был слугой трактирщика. Просто вылитый, и голос такой же, и такие же костистые лапищи, и такой же смиренный. И с чего это…
Максим Максимович прервал размышления Ребмана, на сей раз по-русски:
– Слушайте внимательно, Петр Иваныч, и вы тоже, Терентьич! – он называет управляющего не по имени-отчеству, как это принято в России. Как Ребман узнал позже, Трофим Терентьевич было его имя, по фамилии он Федотов. Хозяин же зовет его Терентьич, как слугу в коровнике.
– Так вот, вы, Петр Иваныч, с сегодняшнего дня осуществляете надзор за фабрикой.
Он повторил слово в слово все то, что говорил Ребману дорогой.
Затем он встал – они между тем уже были в «бюро», где управляющий успел смахнуть фартуком пыль с двух табуретов, – и подал Ребману руку, но только ему одному: управляющему он не подал руки, даже когда они вошли:
– Осмотрите предприятие! У меня, к сожалению, больше нет времени, но Терентьич вас везде проводит, все покажет и объяснит. Где журнал? – вопрос относился уже к управляющему.
– В бюро у Николая Максимовича, – угодливо отвечал запыленный человек.
– Тогда вам его покажет брат. Это минутное дело. Осмотрите все как следует. Не спешите, если нужно оставайтесь до вечера. Хорошо, если у вас будет уверенность, что вы ничего не упустили.
Последнее он сказал по-немецки и с некоторой брезгливостью в голосе.
Он снова протянул Ребману руку:
– Ну, с Богом!
Больше Ребман Максима Максимовича не видел и не имел о нем вестей. В ту же ночь тот уехал.
Осмотр «фабрики» действительно продлился до вечера и закончился совсем иначе, чем Ребман мог ожидать. Как только Максим Максимович исчез –
