Петр Иванович

Ребман утвердительно кивнул.

– У вас патент учителя?

Снова кивок в ответ.

И тут в немецкий разговор, старательно выговаривая слова, вступил мальчик:

– Мы знаем Швейцарию, мы там были на обратном пути из Канн. С вашим содержанием и другими ус-ло-ви-я-ми вашего назначения я со-гла-сен.

– И они вам уже так точно известны?

– Мадам Проскурин на телефон со мной сказал. Я все устрояю на американский лад — «таймз из мооони!» Так что 150 рублей в месяц, проезд за наш счет, назад – тоже, если не понравится. Два раза в неделю после обеда свободны, плюс – в воскресенье выходной и четыре недели в год каникул. Но вы будете иметь больше, чем четыре недели, потому что моя вся фамилия уже через месяц едет в Крым и будет целым летом там. Теперь ваш слово говорить да или нет!

Тут вмешалась и супруга, которая до сих пор сидела молча, предоставив мужу вести разговор:

– Пардон, месье, могу ли я спросить, сколько вам лет?

– Двадцать пять, – слукавил Ребман, ему на самом деле было всего двадцать три.

Она улыбается:

– А давно вы уже в России?

– Полтора года, – продолжает привирать Ребман.

– И вам здесь нравится? Уже хорошо выучились говорить по-русски?

– Да, мне здесь нравится. Но с русским все еще трудно, это очень щекотливый для меня вопрос.

Мадам глядит на него очень доброжелательно:

– У нас вы научитесь!

Она что-то говорит мужу по-русски, но так тихо и быстро, что Ребман не успел разобрать. Тот кивнул и обратился к Ребману:

– Битте айн момент!

Затем они все вышли из комнаты.

Примерно через десять минут госпожа вернулась одна и заговорила по-немецки:

– Знаете, я немецкий учила только в школе и не была хороший ребенок для учебы. Ну что вы скажете?

– Согласно! – с вежливым поклоном ответил Ребман по-русски. Он, конечно, сразу встал, как только дама снова вошла.

– Как хорошо вы говорите по-русски! – это был комплимент. Потом она протянула ему пакет:

– Мой муж коммерсант. Но я не по деловой части. Здесь деньги на дорогу и за один месяц – как это сказать?

– Аванс?

– Да, аванс за первый месяц. Это смотрит как оружие, но здесь только деньги. Пожалуйста, возьмите.

– А что если я не приеду? – шутит Ребман.

Мадам Ермолова тоже смеется в ответ:

– Тогда мы будем жалеть. И вы, наверное, тоже. У нас вы не будете иметь такой суровой жизни, как у дамы в Кисловодске – мы ведь русские! Так вы приедете?

Ребман пожал протянутую ему руку, да так сильно, что она тихо вскрикнула от неожиданной боли.

Он извинился. Но она снова ему заулыбалась:

– Это только было этот ринг, кольцо, что сделало больно. Но оно и так болит.

Она, скорее всего, имела в виду обручальное кольцо, другого – на ее правой руке не было. Потом она еще сказала:

– И пожалуйста, месье, не называйте меня «мадам», я не люблю это слово, говорите мне Вера Ивановна, как все мои хорошие знакомые.

«Как было бы здорово, – размышлял Ребман, пока ехал обратно к «Дому», – если бы там была Шейла и можно было бы сообщить ей приятную новость! Ах, как бы было чудесно!»

С Верой Ивановной он условился, что может до завтрашнего дня, воскресенья, оставаться в Киеве, чтобы закончить здесь все дела. Она не возражала. В любом случае он должен прислать телеграмму, когда его встречать.

В «Доме» он спросил мадам Проскурину, не было ли для него писем. Уже в тысяча первый раз он справляется об этом: с тех самых пор, как отправил Шейле письмо. И в тысяча первый раз слышит в ответ, что писем не было:

– У такой девушки есть своя гордость! Но она вам еще напишет.

Ничего так и не пришло, только в самом конце года он получил две строчки от Штеттлера: Шейла Макэлрой снова побывала Киеве. Он, извинившись, упомянул об их общем друге, но она ничего не сказала на это.

Глава 21