Маленький черный палец декомпрессионного набора она хранила на груди, готовая выйти как только сумеет найти способ. Она чувствовала как утекает время, секунда за секундой, и все впустую. Она должна найти выход. Она найдет выход. "Чецемока" была так близко, и при этом слишком далеко.
А что если попытаться уйти не тогда, когда они отцепят пуповину? Если она сможет проскользнуть сквозь нее сейчас, до того как они разделятся... если вместо этого она сможет проникнуть в оружейную, возможно, найти там демонтажный мех, который можно было бы использовать как костюм жизненного цикла... или чем можно прорезать переборку достаточно быстро, чтобы никто не успел выстелить в затылок...
— Думай, — сказала она. — Не вертись и не ной. Думай.
Но ничего не придумывалось.
Если она спала, то всего несколько беспокойных минут. Она не могла позволить себе заснуть глубоким сном из-за страха, проснувшись, обнаружить, что "Чецемока" ушла. И вот она лежала на полу, обхватив рукой основание амортизатора, чтобы толчок разбудил ее, если они лягут в дрейф.
Что стал бы делать Алекс? Что стал бы делать Амос? Что сделал бы Джим? Ничего подходящего для нее. Она ждала отчаяния, тьмы, чувства подавляющей безысходности, и не понимала, почему это все не приходит. У нее были все причины для отчаяния, но нет. Вместо этого была только уверенность, что если темные мысли вернутся, то вернутся с такой силой, что против них у нее уже не будет шансов. Странно, это даже утешало.
Когда она постучала в дверь ,чтобы пойти в гальюн, открыла Сарта.Это было не важно.Она прошла за Наоми по коридору и осталась снаружи.В гальюне тоже не было ничего полезного, но Наоми выждала время в надежде на вдохновение. Зеркало было полированным сплавом, встроенным в стену. Нечего тут использовать. Эх, если бы она смогла разобрать вакуумные вентиляторы в туалете ...
Она услышала голоса с другой стороны двери. Сарта и кто-то еще. Голоса слишком тихие, чтобы разобрать слова. Она закончила мыть руки, бросила полотенце в утилизатор, и вышла в коридор. На нее смотрел Филип. Это был ее сын, и она не узнала его голос.
— Филип, — сказала она
— Цин сказал, ты хочешь поговорить со мной, — сказал Филип, и в его словах присутствовали в равной степени и вопрос, и обвинение.
— Так и сказал? Ну, это на него похоже.
Она колебалась. Руки чесались от желания найти способ наложить лапу на вакуумный костюм, но что-то в глубине сознания шепнуло ей: «если они подумают, что ты жива, они придут за тобой». Гнев и неуверенность сделали плоским и исказили лицо Филипа. Цин уже думал, что она склонна к самоубийству. Вот зачем он прислал Филипа.
Ее живот налился тяжестью полости до того, как она поняла почему. Если Филип думает так же, если когда она исчезнет, ее сын придет к Марко и засвидетельствует ее суицидальные наклонности, то им будет проще в это поверить. Они могут даже не проверить, не пропал ли костюм.
— Ты хочешь говорить здесь, в коридоре? — сказала она, вяло шевеля губами, еле открывая рот. — Я знаю одно милое местечко неподалеку. Не особо просторное, но хоть немного уединенное.
Филип коротко кивнул, и Наоми пошла по коридору, Сарта и Филип следом за ней. Она про себя репетировала свою роль. «Я так устала, все чего я хочу — это чтобы все кончилось», и «что бы я ни делала с собой, это не твоя вина», и «я больше этого не вынесу». Была тысяча способов убедить его в том, что она хочет умереть. Но тем временем тяжесть в ее кишках подросла и устроилась основательней. Это было жестокое и холодное манипулирование. Это было ее собственное дитя, ребенок, которого она потеряла, и она собиралась его использовать. Лгать ему настолько хорошо, насколько надо, чтобы то, что он расскажет Марко, было неотличимо от правды. Чтобы когда она спрячется на "Чецемоке", они предположили бы, что она себя убила, и не пошли бы за ней. Хотя бы до тех пор, пока не станет слишком поздно.
Она могла это сделать. И не могла это сделать. И могла.
В каюте она села на амортизатор, подогнув по себя ноги. Он прислонился к стене, плотно сжав губы, задрав подбородок. Она задумалась, о чем думает он. Чего он хочет, боится, любит. Она подумала, спрашивал ли кто-нибудь когда-нибудь его об этом.
«Я больше этого не вынесу», подумала она. «Просто скажи ему: я больше этого не вынесу».
— С тобой все в порядке? — спросила она.
— С чего мне не быть в порядке?
— Я не знаю, — ответила она. — Я беспокоюсь за тебя.
— Не настолько, чтобы не смочь предать меня, — сказал он, и узел развязался. Да, если она солжет ему, то это и будет предательство, и после всех ее неудач она никогда так не поступит. Она могла. Могла сделать это. Дело не в том, что она была не в силах решиться на это; она просто выбрала так не делать.
— Ты о предупреждении, которое я отправила?
— Я посвятил свою жизнь Поясу, освобождению астеров. И после того, как мы сделали все, чтобы обеспечить тебе безопасность, ты плюешь нам в лицо. Своего земного бойфренда ты любишь настолько больше, чем свое собственное племя? Это так?
Наоми кивнула. На слух это воспринималось как вещи, для которых Марко был слишком безупречен, чтобы высказать их вслух. Тут за словами было настоящее чувство, чего она никогда не слышала от Марко. Может, там никогда и не было чувств. Филип впитал все черты его отца, но только там, где душа Марко была спрятана и недостижима в глубине кисты эгоцентризма, Филип был все еще сырым и податливым. Боль от того, что она не просто бросила его, но бросила его ради парня с Земли, горела в его глазах. И «предательство» — это было еще слабо сказано.
— Моё собственное племя, — сказала она. — Дай я тебе расскажу о своем племени. Мы имеем две стороны,но они не являются внутренними и внешними планетами или Поясниками и Другими. Это не так. Эти стороны — люди кто хочет больше насилия и те,что хочет меньше и неважно какие примеры ты приведёшь, в них найдёшь общее сходство.
— Я была слишком резка с тобой в день сброса камней, но сказала именно то, что думаю. Твой отец и я сейчас и всегда были по разные стороны и мы никогда не помиримся,но я думаю у тебя всё равно ещё
