– Вот ты… Ну, если это ты? То чё-то голос у тебя…
– Голос как голос. Скажи, вода-то почему?
– Вода?… Какая?
– А ты потрогай-ка… Да не меня – глаза-то выткнешь.
– А кого?
– Да никого… Вокруг себя. Да только ноги не спускай.
Вода была под самое дно телеги. Не промок Семён благодаря дождевику лишь.
– Ядрёна баушка!.. Ого!
– Да тише ты…
– Вода-то – правда.
– Дак чё, на самом деле ты не знашь, куда завёз? Дуру ли лепишь? Ничё не помнишь?
– А чё мне помнить-то?
– Мы от Гришки поехали?
– Поехали.
– Поехали. А куда мы поехали?
– Ты чё, не помнишь?
– Помню, помню, просто уточняю. Ну, так куда?
– Я – за кумом, ты – за поросятами.
– В Чалбышеву, значит.
– Ну а куда ж ещё – не в Киев… Слушай, а мы не это… не в Кеми?! – предположил опять Семён.
– Тише, парень… это раз, тут и так вон как слышно, – сказал ему Костя, – а два – ты чё, совсем рехнулся, чё ли? Кемь-то, слава Богу, в трёх километрах от дороги протекат, и само мало, ближе нигде к дороге не подходит.
– Ну?… А вода?…
– Вода.
– Вода?… У кумовых ворот такой лывы… чё-то не помню… после дождей-то разве только…
– Так вот… От Гришки мы поехали?
– Поехали.
– Ну, это я и сам помню… помню, что на телегу там залазил. Дак а потом? Потом-то чё?
– Потом… Да, слушай, чё ты привязался?
– Не привязался, а так надо.
– Потом… Потом чё?… Ехали… Ещё-то чё?… Ну, говорили.
– По дороге?
– По небу, падла!
– Ты не кипятись… В лес, может, съехали?… Ну ладно, дальше?
– Чё – дальше?
– Ехали, говорили. Ну а дальше?
– Дальше… Потом мужик этот с гармошкой.
– Чё за мужик? Какой? Откуда? – удивился Костя. – Я никакого мужика не помню чё-то.
– А-а, нет, – спохватился Семён, – мужика не было… Не было у тебя, а у меня-то был.
– Как это, у тебя был, а у меня не было?
– Ну, так вот… Костя, может, мы того?…
– Кого – того?
– Ну, это дело… Может, мы померли?… Как Серафим Усольцев… От водки-то, как он, сгорели? Я слышал, что…
– А конь – тот тоже с нами, чё ли, помер?… Ну-ка, потише.
– А?
– Собаки?
– Это?… Они.
– Охотники?
– Да ночью-то…
– А у избушки?…
– Собак – тех, чё-то, сильно много… чё-то не видывал постольку у охотников. Деревня, может?
– Семён.
– А?
– Во-о-он.
– Чего – во-о-он?
– Огонёк.
– Да? Где?
– Да вон.
– Да где?
– Да во-о-он.
– Да где?… Я разве вижу, куда тычешь ты…
– Вот… моя рука, вот – палец мой… куда показыват он, чувствуешь?
– Ох, ну и палец у тебя.
– Чего?
– Да ничего… Как огурец. Я чё-то раньше и не замечал…
– Ты его раньше и не шшупал.
– Ну… палец… ну?
– И чё, не видишь?
– Нет, ни хрена… Темно всё только.
– А-а, да, тебе, наверно, зад Гнедков мешат?… Сюда попробуй-ка… Давай чуть сдвинься… во… Палец как палец. Пальцев не видел, чё ли, сроду?
– Видеть-то видел, почему… но чё-то это… шибко толстый.
Семён наклонился к Косте, поискал глазами и заметил вдалеке мерцающий огонёк.
– Высоковато… как на небе будто.
– Ну не на небе же! А может, на горе?
– Такое может быть… но не на небе же. И чё же это за деревня?
– Или заимка чья?
– А если это Кемь, то мы…
– Чё эта Кемь тебе далась!.. Ведь не могли же сорок километров мы проехать. Не двое суток же скакали.
– Не могли?
– Ну, сам-то пораскинь мозгами – не будённовцы.
– Да. Если это Шелудянка, то… ага, в полено-ёлки-дерево! Ну как же это сразу-то я не допетрил. Чалбышево! И точно что. А огонёк, парень, на яру, – Семён почувствовал на руке вожжи и зло хлестнул ими всхрапывающего Гнедка. – Куда ты нас завёз, придурок бешеный? Ишь, ты, холера! И утопить ведь мог. Может, нарочно, пропастина.
Конь, испугавшись, рванулся, но сдвинуть с места телегу не смог.
– Тпр-р-рр! Не утопил пока, засранец, дак утопишь… Куда тут плыть! Как в океане.
Говорили они уже громко.
– Семён, давай-ка спичку, чё ли, чиркнем, посмотрим хошь. Мои промокли… Так и есть! Твои-т сухие?
– Сухие вроде.
Огонёк осветил их лица. Приятели взглянули друг на друга, поприсматривались, а затем, прикрыв ладонями от огонька глаза, стали озираться.
– Вроде трава блестит, ли чё ли?
– Трава вроде…
– Трава. Она почти у морды же Гнедковой! Семён обжёг палец и поспешно бросил спичку.
Слышно было, как, угасая, та зашипела на воде. Стало будто бы ещё темней.
– А сзади? – спросил Костя.
– Счас, – отозвался Семён, возясь с коробком. – Руки, как крюки, мама бы их вырвала.
Вспыхнула спичка.
– Ого-го! И ни шиша не разглядишь тут. Одна вода. Поехали вперёд, на берег.
– А это не остров?
– И хрен с ём, что остров. Не в воде же сидеть. Остров, дак костерок хошь разведём… Да и огонёк-то всё равно там – впереди.
Семён стегнул коня.
– Эх, в кобылу – твою-маму… Н-но-о-о!.. Нн-нн-у-у-у!.. Эй, да чтобы бы тебя спучило!
Колоколец верещал, будто хохоча и издеваясь: тому лишь бы звенеть, а где, не важно. Гнедко перебирал в воде ногами, храпел от натуги – торчать в воде и самому, пожалуй, надоело, – но вырвать колёса из засосавшего их дна так ему и не удалось.
– Вот обормотина!
– Давай сойдём, – предложил Костя.
– Утонуть захотел – дак сразу и ныряй! Здесь по пояс, а чуть в сторону – и яма, может, и глубокая. Не утонешь, дак простудишься – не июль месяц. Да и пловец-то из меня… не надо жернова на шею.
– А мы сначала по оглобле, а там и прыгнем. Морда Гнедка почти над берегом, ты не заметил?
– И верно, а, – оживился Семён, как будто жить заново начал. – Чё за деревня, это хошь узнам. А то паршиво как-то на душе и не спокойно, когда есть-то ты вроде есть, а где вот ты есть… нигде как будто… подумать страшно… Ну, если Чалбышево, дак и к куму сразу. А у него найдётся чем, поди, согреться.
– А конь?
– Да хрен с ём, с конём! Конь. Сам раз заехал, пусть стоит. А рассветат, тогда и выташшым… Ещё-то глубже вряд ли засосёт?
Придерживаясь сначала за круп и холку коня, затем – за хомут и дугу, они прошли по оглобле.
– Посветь-ка, а, – сказал Костя, готовый прыгнуть.
Семён зажёг спичку, поднял её над головой. Костя примерился и прыгнул.
– Ну как, нормально?
– Да нормально.
– Не зыбко?
– Нет, вроде твердо.
– Ты отошёл? Посторонись-ка, то сшибу…
– Давай, давай… Не зацепись там за хомут.
– Ох-ха, а склизко-то! Ухты, а ноги-то как затекли.
Костя отыскал на слух Семёна и помог ему подняться.
– Пойдём?
– Пойдём. Я только руки сполосну.
Заржал Гнедко, будто обиделся. Эхо куда-то понеслось, ударяясь впотьмах обо всё встречное. Собаки, услышав его, залаяли дружнее.
– Залез, паршивец бригадирский, сиди теперь тут до утра, своей мозгой-то покумекай… Ум бы тебе – ну, хошь бы бабий… Костя, ты где?
– Да вот он я. Ну и куда?… На лай собачий, а? На огонёк ли?
– Собаки-то со всех сторон… На огонёк уж лучше. Огонёк – тот всё на месте, а собаки… ненадёжно.
Прислушиваясь каждый к своим, а также и товарища шагам, приятели стали подниматься по склону, не теряя из виду жёлто-красный маяк, который для них будто и
