— Скорее всего, ничего и не случится. Те думают, что я помер, а этот ничего не узнал и умотал… Не думаю, что там были еще… зрители.
— Ох, хорошо, если так. Но если нет…
— А что тут гадать? Как бы тебе объяснить… Книги мои художественные читала? Помнишь, чего там было написано на клинке у Хаинлайна?
— Не, я фантастику не очень. Так, просмотрела, что там у тебя в книгах, не вчитываясь…
— Там выгравировали фразу: «Пока мы живы — будем жить!»[22] Вот мы и будем жить, пока живется, чего уж загадывать…
— Пока мы живы — будем жить… Девиз хороший, но тяжело и непросто это… Клинком-то тем через жизнь наверняка прорубались?
— Да, было такое, а насчет тяжело и непросто… Вам, наверно, никто не рассказывал, что жизнь — штука местами жестокая, сложная и неприятная?
— Что-то такое припоминаю… Давай-ка вдвоем попробуем сделать эту жизнь поприятнее…
Через некоторое время они лежали бок о бок, отдышавшись…
— Ох, Машутка… Надо мне скорее выходить из больницы…
— Ну, оно-то дело понятное, кому тут охота валяться…
— И не только поэтому… Если твоя мать узнает, она ж меня до выписки кастрирует.
— Успокойся, она уже знает — я ей все, перед тем, как сейчас пойти к тебе, сказала, и она молча кивнула. Вздохнула при этом, правда…
— Фигассе… Не, мне, наверно, никогда не понять женщин… — После наверняка не первого и не последнего подобного мужского признания раздался звонкий женский смех…
— Как там тот пацан в «Ералаше» задумчиво сказал: Женщины — это загадки…
— Именно… Ты-то еще понятно, но ей же тебе с ребенком помогать, случись со мной чего… Кстати! Надо же тебе новую швейную машинку купить, чтоб без заработка не осталась…
— Еще чего — новую. Я и ту, что ты купил, вытащить успела…
— Чего!? Это ты как?
— Да завязала ее в узел вместе с платьем и юбкой и следы свои еще этим узлом замела. Вышла через задний выход…
— А те в то время с Семеном Васильевичем говорили?
— Ну да… Узел оставила на опушке у приметного дерева, позавчера его и забрала. Проверила дома — работает все… Вот только шпулек с иголками, да прочих мелочей подкуплю.
— Оху… В смысле, женщина, Вы меня удивляете!
— Это чем же?
— Машутка, неужели ты не понимаешь? Да ты ж даже не то, что женщина из стиха, которая просто в горящую избу войдет, но еще и пошарит там, прихватит все ценное и оттуда выйдет. И выйдет так, как сказано в другом стихе, «шествуя важно в спокойствии чинном»…
— Ох, Сережа, да какое там, к лешему, спокойствие чинное… Тряслась я вся, чтоб ты не помер и старалась успеть.
— И тащила меня по толстенному снегу… Да еще как тащила, тот хрен говорил, что за восемнадцать минут управилась. Я даже и не знаю, как благодарить-то… А то, что тряслась — так это неважно. Главное — дело сделать, а трясся кто при этом, или нет — наплевать…
— Ну, никого, кроме тебя, я бы так не потащила…
— Надо с тобой расписаться поскорее, когда я выйду отсюда. Мне-то уже можно, а с шестнадцати до восемнадцати, насколько я знаю, по медицинским показаниям. Надо будет подождать, когда у тебя показания подрастут, чтобы в случае чего тебе, как законной жене, все осталось… Ох, Маша…
— Чего?
— Тебе же с животом на выпускной идти придется…
— Да насрать мне на них!
— Ты мне сейчас одну из любимых притч моего отца напомнила… Про рожу и жопу.
— Это какую же? Расскажи…
— Да беседуют между собой рожа и жопа. Рожа говорит — я на себя трачу полным-полно кремов, пудр, ну, притираний там еще всяких разных — и все равно морщинистая. А на тебя не тратят ничего — и ты гладкая. Как это такое получается!?
— Слушай, Сережа, а на самом деле как? Даже интересно стало…
— А жопа роже и отвечает: Секрет очень простой — сри на всех! Так же, как ты и сказала…
— Ха!.. А если подумать… на всех — это, пожалуй, перебор, но на одноклассников мне совершенно точно насрать. Аттестат возьму — и все, прощайте. Пацаны — лопухи одни, папашу боялись, а те, кого он вшестером поколотил — так вообще идиоты. Водки-то зачем перед дракой накатили? А девки… Там вообще глухо — над тряпками моими издевались. И еще кое-что…
— Это все от зависти к твоей красоте… И вообще, они те еще суки!
— Эх, Сережа… Женская жестокость — она ведь намного сильнее и страшнее мужской. И не смотри на меня удивленно — недавно тут кто-то говорил, что жизнь жестокая… С тобой она тоже плохо обошлась — ни отца, ни матери…
— Это точно… Одна ты у меня осталась…
— Не бойся, я тебя никогда не брошу! — это было сказано со страстным поцелуем…
— Машутка моя, Машутка…
— Так, больной, надо бы повторить процедуру, а то я ощущаю, что желания у Вас снова появились…
— А чего бы и не повторить…
Прабабка Маши с того света созерцала процедуры с чрезвычайным одобрением…
Эпилог
Москва. После новогодних праздников
Закончились остатки новогодних каникул, которые оказались для Николая Старостенко слишком короткими. Хотя они были для него намного счастливее, чем для абсолютного большинства людей. Но праздникам приходит конец и пришло время выходить на работу. Как всегда, Николай вышел из дома пораньше — он любил приходить на работу до начала дня, чтобы переделать побольше дел на свежую голову, но уходить вовремя. Эта привычка разительно отличала его от множества тех, которые показательно «работают» на публику до ночи, очевидно, не умея толком организовать свое время, или, скорее всего, просто пудря мозги начальству своей большой загруженностью… И приходят они при этом намного позже… Ладно, можно было бы еще понять, если б это срабатывало, но это же почти всегда совсем не так! Он как-то при случае сказал о таких людях председателю и тот с усмешкой подтвердил ему, что видит этих придуривающихся деятелей насквозь. Задержаться, если необходимо, можно и нужно, Николай сам это делал не раз при ночных работах в процессинговом центре, но не каждый же день…
Народу в электричке было еще немного, Николай даже ухитрился сесть, что было весьма сложным, в Мытищах — еще куда ни шло, но ближе к Москве — почти никогда не усесться. Выйдя на платформу, он, как обычно, машинально и практически не приходя в сознание, пошел через переход к Казанскому вокзалу. После установки турникетов просочиться в метро с Ярославского вокзала без какой-то давки и толчеи стало совершенно невозможным…
Войдя в метро, Николай заметил короткую очередь к банкомату. Он привычно затарахтел и выдал деньги. А ведь этого без тебя могло уже и не быть! Эта мысль засела у Николая в голове и не давала покоя,
