– Это стоит денег, много денег, – смущенно пояснил кокот, ласково заглядывая в покрасневшие подслеповатые стариковские глаза, – вы теперь будете сыты… хотя бы…
Леди атташе, наблюдавшая эту сцену, презрительно сузила изящно вырезанные щёлки туго натянутых золотистых век, практически лишённых ресниц – она тайно позавидовала чистоте и силе этой мимолётной ласки, предназначенной нищему старику и мысленно осудила столь безрассудную расточительность чувств. Неожиданную щедрость кокота она объяснила себе тем, что ни дня в жизни тому не пришлось тяжело работать. Беззвучно фыркнув, гордая северянка отвернула своё широкоскулое лицо.
– Красивый мужчина имеет право на маленькие причуды, ему это даже к лицу, – с дипломатическим изяществом, полушёпотом, на родном языке леди атташе заметила ей переводчица при посольстве.
Эдит Хэйзерлей, шедшая позади, наблюдала сцену от начала до конца. Малколм не переставал восхищать её – его характер, лёгкий, как облака, как морская пена, неиссякаемая нежность, проливающаяся на всё вокруг равно: на бродячих кошек и глав государств, на великие монументы и на хрупкие цветы и травы – прославленный кокот как будто брал любовь горстями из рук самого Пречистого, концентрировал её в своём сердце и раздавал миру – потому не любить его было невозможно – это свойство Малколма очаровывало, наполняло гордостью, счастьем, но и немного печалило Эдит – она чувствовала, что как бы ни была сильна его любовь к ней, он сам – солнце, неспособное светить в одну сторону, ясное сияние, которое невозможно ни присвоить, ни удержать…
5
Они дышали часто, жадно, но всё не могли надышаться. Почти одинаковые стройные тела, лилейно, ирисово белые, накрытые наспех сброшенной одеждой, освобожденные от страсти, казались легкими, как шарики, надутые гелием. Вот-вот взлетят. Стоить только вздохнуть поглубже…
Они лежали рядом, чуть соприкасаясь встрёпанными головами, плечами, бедрами на посыпанном опилками деревянном полу недостроенной мансарды роскошного особняка, арендованного леди атташе: все дни и часы любви, отведенные им провидением, они прятались, как подростки, но это не было никому из них в тягость – решение не связывать друг друга они приняли однажды вполне осознанно, и старались не поднимать болезненной темы о стабильности отношений.
Малколм ласково запускал руку ей под рубашку, застёгнутую сейчас только на две центральные пуговицы, и бережно гладил шрамы, всякий раз с удивлением обнаруживая их нежную выпуклую шероховатость. Эдит вздрагивала и прикрывала глаза.
– Тебе больно?
– О, нет, нет… Просто шрамы – всегда самые чувствительные места на теле, и когда ты гладишь их, при каждом прикосновении, я опять будто вспоминаю, как мне вынимали внутренности, – она усмехнулась своим глубоким гортанным смешком, – только теперь мне кажется, что это ангелы вынимают и целуют их…
Они щекотали друг друга, тихо смеялись, катаясь по полу, стряхивали и сдували потом друг с друга мелкие ароматные опилки – Малколм никогда в своей жизни не бывал счастливее, чем в такие минуты, наедине с нею – и потом он часто спрашивал себя – в чём секрет? в чём разница между Эдит Хэйзерлей и всеми остальными? Почему с нею – ведь на самом деле разницы никакой нет, тот же самый набор простых действий – примитивная физическая близость приобретает совершенно иной, необъятный, космический смысл?
– Мне пора, – тихо произнесла она и поднялась. Провела рукой по жёсткому ёжику коротких волос, чтобы стряхнуть опилки.
– Я не хочу тебя отпускать, – прошептал он, поднимаясь тоже и обвивая руками её шею, жалобно, хрупко, – я люблю тебя.
– Ты ходишь под руку с теми, кого я охраняю, – произнесла Эдит со своей грубоватой грустной улыбкой, от которой у Малколма мурашки шли по позвоночнику, – и так будет всегда…
Она замерла, прислушиваясь. В нижних этажах приглушенно поскрипывали высокие новые двери.
– Я не могу без тебя… Если бы ты смогла принять меня таким… с моей… профессией… и поверить, что несмотря на все мои связи я люблю и всегда любил только тебя. Достаточно одного твоего слова, Эдит, я побросаю всех своих дипломатичек и министрисс, буду сидеть дома, ждать тебя с работы, готовить ужин: тебе ни с кем не придётся тогда делить мои ночи – каждая будет принадлежать тебе от заката до рассвета…
– И я люблю тебя, – сказала она спокойно, нежно обрамив ладонями лицо Малколма, заглянув ему в глаза, – радость моя… Только ты, я думаю, пока просто не осознаёшь, что не сможешь принадлежать одной. Любовь к женщинам такая же часть твоей природы, как моё умение стрелять. На любой резкий звук реакция одна – моя рука касается кобуры – так и ты, малыш, завидев женщину, подсознательно предлагаешь себя ей. Я не хочу тебя обидеть, но, пойми, такова твоя суть. Ты самое прекрасное и доброе существо, Малколм, какое я когда-либо встречала, и эту любвеобильность я никоим образом не осуждаю, ибо она тоже проистекает из щедрости твоей души… Пусть всё останется как есть! Мне легче быть одной из многих – ведь я знаю, что ты выделяешь меня среди прочих – чем стать скрягой, пытающейся запереть солнце в своём чулане… Пойми, малыш, мы оба будем страдать, да и любовь наша скорее начнёт оскудевать, как только мы попробуем её законсервировать! Я в этом убеждена. Знаешь, на свете бывают такие идеалисты, которые, будучи влюблёнными, предъявляют столь высокие требования к совместному счастью, что не сходятся никогда из боязни разочароваться в жизни… Я, наверное, из таких.
Он прильнул к ней вдруг – так горестно, так сладко! – как бы одновременно и признавая истинность её слов, и страстно желая их оспорить… Эдит молча обняла его. Смяла покорные губы несколькими сильными, быстрыми поцелуями, а затем, решительно отстранившись, вышла.
6
– Где ты был? – небрежно спросила леди атташе, придержав за плечо пересекающего роскошно обставленную гостиную Малколма.
– Прогулялся немного… здесь такие дивные сосновые леса! – мило улыбаясь, ответил он, сияя неземной прозрачностью своих сапфировых глаз, – это запрещено?
Двумя пальцами леди атташе осторожно извлекла из густых волос Малколма застрявшую в них сухую древесную стружку. Она положила находку на ладонь, разглядела внимательно, словно частный детектив, и сдула.
– Да нет, почему же, гуляй на здоровье, свежий воздух полезен для организма, – она умолкла, смерив Малколма долгим взглядом.
Вероятно, из-за необычного северного разреза её глаз кокоту всегда казалось, что леди атташе смотрит на него подозрительно или сурово.
– Любая вещь, – сказала она, будто бы обращаясь вовсе не к нему, а вольно размышляя вслух, – служит тому человеку, который заплатил за неё. Экран моего телефона, к примеру, настроен таким образом, что реагирует на прикосновение только моих пальцев…
Она подошла к Малколму вплотную, взяла его
