– Да, похоже, и вправду придется. Когда я еще был в «International», то довольствовался ста рублями в месяц! А теперь я столько же оставляю за полчаса, когда сижу здесь…
– Вы часто здесь бываете?
– К несчастью, каждый день. Я почти с ума схожу от желания полакомиться, просто мочи нет. Я же не могу поступать, как русские: хлопнул бутылкой водки о колено так, чтобы пробка выскочила, отхлебнул несколько глотков, закусил селедкой да ломтем черного хлеба – и мужик уже получил свое. Нет, я так не могу. – Он усмехнулся: – Мы все теперь живем, как тот пудель у пастора.
– А что с ним приключилось?
– Он просто перестал есть, совсем потерял аппетит: поставь перед ним хоть самые редкие яства – не хочет, и все тут. Тогда пастор пожаловался старосте: как, мол, ему быть и что делать, ведь все в доме так привязаны к пуделю… – «А вы отдайте его мне на неделю-другую, я быстро все исправлю!» И точно, через две недели приносит староста собачку обратно, и та снова ест все подряд, хоть опилки. Тогда пастор спросил старосту, что же тот ему давал. – «Да вовсе ничего!» Или, как говорила моя старуха, хозяйка квартиры, когда в доме находилась хоть крошка съестного: «Только помедленнее ешь!»… Словом, только теперь понимаешь смысл поговорки «Сытый голодного не разумеет».
– А эти комиссарши, что вы о них скажете?
– Да что тут скажешь? В некоторых случаях, возможно, это протест низших слоев против вышестоящих, но такое встречается везде, даже в свободной Швейцарии. Если бы у нас случилась революция – немедленно наступил бы конец света! Так и здесь: прошло время пасхального звона колоколов, ликующих возгласов «Христос воскресе!» и братания на улицах.
У Жени он опять не был всю неделю: не хотелось объявляться голодным, да и вообще не хотелось ничего.
Но нынче совесть не дает ему покоя – это как сильный толчок изнутри. И вот он уже бежит на трамвай.
С тех пор как страница истории перевернулась, он уже заходит во двор через боковую калитку. Обычно он еще немного болтает с дворником – ему лестно, что тот принимает его за будущего хозяина этого красивого и большого дома.
Весьма странно, но сегодня Афанасия нигде не видать.
Ребман громко позвал его два-три раза.
Никакого ответа.
Тогда он пошел через весь двор, мимо дровяного склада, каретного сарая к флигелю, где жила прислуга: пусто!
По восьми ступеням он поднялся на верхний этаж:
«Что это со мной, я ведь не пьян? Это же их дом – но на дверях значится…»
Он позвонил.
Молодая, черноволосая пигалица с папиросой во рту наполовину приоткрыла дверь:
– Вы к кому, товарищ?
Ребман по-господски ответил:
– К хозяевам, которые здесь проживают!
– Это мы! Что вам нужно?
Ребман изменил тон:
– Убедиться, что я не пьян и в своем уме.
Чернявая оглядела его с головы до ног. Потом прокричала в глубину квартиры:
– Эй, Маша, выйди-ка посмотри, тут пришли!
Появилась еще одна, вульгарная крашеная блондинка:
– Ну что еще?
– Он не знает, что произошло, этот мистер буржуй. Мир перевернулся, пока он спал. Теперь он, видите ли, проснулся и не хочет верить своим глазам!
С этими словами перед самым носом у «будущего хозяина этого красивого и большого дома» захлопнули дверь.
Тогда он снова спустился вниз. Осмотрелся. Увидел жену Афанасия, которая стояла перед окном кухни в нижней квартире. Крикнул ей через весь двор:
– Где Афанасий?
Вместо ответа она затворила окно.
И тут Ребману начало становиться не по себе. Он снова побежал в дом. Внизу в подвале был слышен стук молотка. Афанасий сбивал ящики. Когда он увидел Ребмана, то приложил палец к губам:
– Тсс!
Ребман теперь уже не на шутку испугался:
– Что здесь творится? Почему наверху чужие люди и где?..
Дворник молча пожимает плечами. Только когда Ребман протянул ему красные керенки, которых Афанасий, впрочем, не взял, он сказал:
– Вы что же, не знаете, что случилось?!
И когда он увидел, что Ребман действительно ничего не знает, рассказал:
– Это было позавчера. Тут расквартировали чужих людей, они пришли с бумажками, так, мол, и так, – и разместились в доме. Я еще сказал Карлу Карловичу, чтоб он вел себя потише, так ему и сказал: «Не шумите, потому что с этими новыми шутки плохи!» Но Карл Карлович – мы же знаем, каким он был…
– Что ты говоришь, «был»?!
– Да, Петр Иваныч, был! Он начал требовать, чтобы все убирались и не хотел никого впускать, даже угрожал, что спустит всех с лестницы. Тогда они позвали комиссара. Что произошло потом, я узнал уже от других. С их слов, когда комиссар назвал его «товарищем», Карл Карлович заорал в ответ: «Я тебе не товарищ, подонок ты эдакий!» И тут раздался выстрел.
– А… а все остальные что: Евгения Генриховна и вся семья?
Дворник снова пожимает плечами:
– О них я ничего не знаю. В доме из господ никого не осталось.
Ребман отправился домой и немедленно позвонил Михаилу Ильичу: описал все что произошло и спросил, не может ли тот навести справки об этой семье?
Ильич, как всегда спокойно, ответил, что попытается, но обещать ничего не может.
Тогда Ребман начал приставать к Анюте. Не дает ей покоя, каждую минуту стучится: не узнала ли еще?
Пока однажды поздно вечером старый друг не вызвал его к себе.
Они поболтали о том о сем. Выпили чаю. Михаил Ильич спросил Ребмана, не слышал ли тот чего о членах их музыкального кружка: в последнее время ему было не до визитов.
– Между прочим, у меня для тебя есть должность.
Ребман, чуя неладное, сидит как на углях. Он выжидает, а потом для приличия спрашивает:
– Должность? Где и какая?
– Здесь, в Москве. На бойне.
– Давай без шуток. В качестве кого?
– Переводчика.
– Для двуногих или для четвероногих животных?
Михаил Ильич резко ответил:
– Да!
– Так для каких же?
– Для двуногих. Для тебя же стараюсь! У меня там целая куча американцев.
– На бойне?
– Ну да, там все устраивают на американский манер.
– И в чем же будут состоять мои обязанности?
– Нужно только осуществлять перевод, ничего больше. Там есть немцы, но они не знают русского, и эти янки не говорят по-немецки.
– Значит, нужно изображать переводчика, рассказывая, как лучше отправлять бедных четвероногих в мир иной…
– Нет, с ними будешь работать только тогда, когда проводят общее собрание. В остальное время нужно помогать в общении русских с иностранцами. Там возникают разночтения, как это бывает на предприятии, особенно теперь, когда все переустраивается. Оплата будет хорошая. Получишь право на свободное передвижение и мандат, который обеспечит тебе возможность дальнейшего трудоустройства и предоставит официальный вид на жительство. А ведь это теперь для тебя самое главное!
– А если я скажу «нет»?
– Тогда на тебя все шишки посыплются, а я не смогу тебя защитить! Подумай, прежде чем отказаться, семь раз отмерь. Для тех, кто заботится только о хлебе насущном и хочет вести уютную жизнь, в
