— За кого же вы меня принимаете, товарищ начальник? Что же, я один за девчонкой не усмотрю? Куда же я тогда гожусь, да и что она нам сделает?
— Как что сделает, как что сделает? — воскликнул Полянский. — Ну ладно, я оставляю ее на полную вашу ответственность. Только смотрите… А где она сейчас?
— Пошла погулять с англичанином. Будьте покойны, он и сам того не понимает, а мне помогает. Переводчица, переводчица, а сам не отходит от этой переводчицы, — засмеялся Воронов, не скрывая не то досады, не то раздражения.
— Вот и вы не отходите, товарищ. Даю вам приятное, но строгое поручение. Понимаете, чтобы все без ошибки было, — добавил он тоном, который всегда раздражал Воронова.
«Тоже начальник, — со злобой подумал он. — И откуда такие взялись».
Таня действительно в тот момент бродила по Москве с Паркером. Было уже темно и на одной из людных улиц они друг друга потеряли. Паркер беспомощно оглядывался кругом, но Тани уже не было. Она быстро уходила в боковую улицу. Несколько раз изменила направление, ориентируясь, как в хорошо знакомом месте. Наконец остановилась у одного из домов, внимательно осмотрела улицу и шмыгнула под ворота.
— На этот раз я к вам важно явилась — в спальном вагоне. Уф… надоело разыгрывать комедию, — сказала она, садясь в просторной столовой, стены которой были увешаны портретами революционных вождей.
— Ну, как у вас тут? Я слыхала, что ты, Павел, продолжаешь быстро подвигаться по служебной лестнице. Начальником отделения стал, верный член партии, товарищ Вагин, — лукаво улыбнулась она. — Ну, ну, двигайтесь дальше и дальше, ближе и ближе к цели. А я думаю на этот раз по-барски съездить и все с легкостью исполню.
— Мы вас уже несколько дней ждали, Таня, — заговорили наперерыв два мужчины и женщина. — Знали, что вы приехали, но понимаем, что трудно выбраться. Не нравится нам, что этот Воронов с вами. Он как машина, как автомат. Что прикажут, то и делает, не рассуждая. Слепая сила, да какая. Хотите, я попытаюсь нажать кнопки и вам заменят Воронова каким-нибудь щупленьким, с которым вы, в случае чего, и сами справитесь.
— Нет, ничего. Я Ивана Ивановича обработаю. Лучше пускай он. В случае чего и защита хорошая. Думаю, что таких ручными сделать легче, — отвечала она, все еще улыбаясь.
— Если услышите что обо мне, примите меры, — продолжала она. — Впрочем, боюсь, что тогда будет поздно. Или сделаю все шито-крыто, или же…
— Предупредите там, что я еду, чтобы все приготовили. Пожалуйте мне игрушку получше и надо торопиться. Пойду упрекать моего англичанина, что потерял меня на улице.
Вагин передал Тане маленький револьвер и пакетик с «инструментами». Он был ее верный единомышленник. Но для пользы дела давно стал коммунистом и занимал высокое служебное положение.
— Что же вы потеряли свою даму? — с веселым упреком говорила Таня, возвратясь через час в гостиницу. — Я не хочу ходить одна по московским улицам. Мне страшно. Скорее бы ехать дальше. Долго еще вы меня будете мучить переговорами в комиссариате? Мне противно это советское начальство.
Паркер не спрашивал, почему противно. Ему самому были противны эти самоуверенные и невежественные люди. И таким естественным казался ему протест молодой девушки.
Почти все время он проводил с ней вместе. В свободное время бродили по городу, осматривали достопримечательности.
Таня отводила все разговоры на политические темы, и промолчала на замечание Паркера по поводу огромной разницы между людьми, между магазинами, между домами в Москве.
Сверкающие витрины дорогих универсальных магазинов, и грязь и пустота в маленькой лавочке, куда они вошли, чтобы посмотреть, как покупает обыватель, и где истратили двадцать минут, чтобы купить фунт масла.
Паркера поражал серый вид толпы. К нему часто подходили нищие, но, видно, им было запрещено попрошайничать, и они боязливо оглядывались кругом.
Как-то они шли через площадь перед вокзалом. Их обогнал нарядный Паккард. Рядом с шофером сидел лакей в ливрее. Машина остановилась у вокзала. Лакей ловко выскочил и распахнул дверь. Молодая женщина в великолепных мехах вышла из автомобиля и привычным спокойным голосом отдала распоряжение шоферу. На автомобиле не было иностранного флажка. Значит, он был советский.
— Кто может быть эта женщина? Откуда такая роскошь? — спрашивал Паркер Таню.
— А я почем знаю, — отвечала она как-то безразлично. — Меня это не интересует. Ничего вам не могу объяснить. Вероятно, так нужно в пролетарской стране. Спросите у Воронова.
Ничего, совершенно ничего подозрительного не замечал в ней Паркер. И его напряженное внимание к наблюдаемому объекту, то внимание, которое так развито у людей, занимающихся естественными науками, — постепенно исчезало. Оно заменялось другим чувством. Когда Таня уходила к себе в номер или выходила с Вороновым, он начинал ощущать пустоту. Мысли как-то ни на чем не могли сосредоточиться, книга выпадала из рук и осмотр этого ни на что не похожего, таинственного и точно замкнутого в себе города, без нее утрачивал интерес.
Бродя иногда в одиночестве по городу, он встречался глазами с проходящими женщинами. Но в них была или полная пустота, или же сдержанная замкнутость. Ни разу ни одной искры, ни одного луча или улыбки. А потом приходил к Тане, и она его обдавала своими синими лучами.
— Охота вам, Татьяна Николаевна, с англичанином да с англичанином, съездите кутнуть и со мной. Мне тоже лестно будет показать своим парижскую барышню, — как-то сказал Воронов Тане.
Она с охотой согласилась.
Московский ночной ресторан отличался от парижского только меньшим вкусом и большей роскошью дамских туалетов.
Когда Таня в своем парижском коричневом платье села с Вороновым за столик, он сразу заметил, что она одета более скромно, чем дамы за соседними столиками. Воронову как-то раньше никогда не приходило в голову сравнивать парижские и московские туалеты. А теперь вдруг его поразила эта разница. Большинство если не дам, то мужчин, он знал. Знал очень хорошо, откуда они черпают деньги для оплаты счетов, которые были гораздо выше, чем в соответственных парижских ресторанах. Больше половины посетителей принадлежали к советской знати. Только самые верхи не боялись посетить этот ресторан, так как велся негласный учет посетителей и, если появлялось незнакомое лицо и тратило большие суммы, сейчас же производилось расследование, откуда у него такие деньги.
Воронов невольно стал присматриваться к лицам и вспоминать парижские рестораны, и казалось ему, что это те же лица.
— Где же разница между сорящими деньгами в Париже и в Москве? — мелькнуло у него в голове и потом сам собой навязался ответ:
— Разница большая для моего кармана, тут в два раза больше
