— Пока тебе нравится?
— Я…
— Молчи, — шёпотом напомнила она.
И затихла ещё на две минуты. Он начал чувствовать, как гулко бьётся пульс в запястьях. Посмотрел на стену слева, справа, на потолок. И внезапно увидел белого паука, ползущего по изножию кровати. Разумеется, её руку, изображающую паука. И тут же рука исчезла.
— Ха! — рассмеялся он.
— Ш-ш-ш! — прошептала она.
Что-то вбежало в ванную. Лампочка погасла. Тишина. Горел только ночник. У него на лбу выступила испарина. Он сидел, гадая, а зачем они всё это затеяли. Когтистая рука ухватилась за дальний левый угол кровати. Шевельнулись пальцы, рука исчезла. В его груди словно стучал паровой молот.
Должно быть, прошло ещё долгих пять минут. Дыхание стало затруднённым, отрывистым. Брови сошлись у переносицы, не желая возвращаться на место.
Что-то шевельнулось в стенном шкафу напротив кровати. Дверь медленно открылась под напором темноты. Нечто выскочило оттуда или ещё таилось, выжидая удобного момента, определить он не мог. За дверью чернела бездна, прямо-таки глубокий космос. Силуэты висящих в шкафу пальто напоминали бестелесных людей.
Бегущие шаги в ванной.
Суетливый шелест кошачьих лапок у окна.
Он сел. Облизал губы. Хотел что-то сказать. Покачал головой. Минуло целых двадцать минут.
Слабый стон, далёкий, затихнувший смешок. Вновь стон… где? В душе?
— Бет? — не выдержал он.
Нет ответа. Внезапно закапала вода в раковине, где-то открылось окно. Холодный ветер шелохнул тюлевую занавеску.
— Бет, — в тревоге повторил он.
Нет ответа.
— Мне это не нравится.
Тишина.
Ни движения. Ни шепотка. Ни паука. Ничего.
— Бет? — позвал он чуть громче. — Ты слышишь меня, Бет? Не нравится мне эта игра.
Молчание.
— Довольно, Бет, наигрались.
Дуновение ветра из окна.
— Бет? Отвечай же. Где ты?
Тишина.
— С тобой всё в порядке?
Молчание.
— Бет?
Нет ответа.
— Бет!
Вдруг он услышал визг, вопль, крик. Тень надвинулась. Сгусток тьмы прыгнул на кровать. На четырёх лапах.
— А-а-а! — вонзился в уши вопль.
— Бет! — вскрикнул он.
— О-о-о-о! — ответила чёрная тварь.
Ещё прыжок, и она приземлилась ему на грудь. Холодные руки схватились за шею. Белое лицо надвинулось вплотную. Раскрылась пещера рта и провизжала:
— Хвать!
— Бет! — выкрикнул он.
И заметался, уворачиваясь, но существо вцепилось в него крепко. Бледное лицо, огромные глаза, раздувающиеся ноздри зависли над ним. И облако тёмных волос, подхваченное ветром. А руки вцепились в шею, а воздух, вырывающийся изо рта и ноздрей, был холоден, как лёд. А тело давило на грудь, как могильная плита. Он пытался вырваться, но ноги пришпилили его руки к кровати, а лицо всё смотрело на него, полное неземной злобы, такое странное, чужое, незнакомое, что он завопил вновь.
— Нет! Нет! Нет! Прекрати! Прекрати!
— Хвать! — изрыгнул рот.
Такого существа он ещё никогда не видел. Женщина из будущего, из времени, когда возраст и прожитое многое переменят, когда сгустится тьма, скука всё отравит, слова заглохнут и не останется ничего, кроме льда и пустоты, любовь уйдёт, уступив место ненависти и смерти.
— Нет! О Господи! Прекрати!
Из глаз брызнули слёзы. Он разрыдался.
Она прекратила.
Холодные руки ушли, чтобы вернуться тёплыми, нежными, заботливыми, ласкающими.
Руками Бет.
— О Боже, Боже, Боже! — всхлипывал он. — Нет, нет, нет!
— О, Чарлз, Чарли! Извини меня. Я не хотела…
— Ты хотела. Хотела, хотела!
— Да нет же, Чарли, нет, — она сама разрыдалась.
Спрыгнула с кровати, забегала по комнате, включая все лампы. Но ни одна не горела достаточно ярко. Она вернулась, приникла к нему, прижала искажённое горем лицо к груди, обнимала, гладила, ласкала, целовала, не мешала плакать.
— Извини меня, Чарли. Пожалуйста, извини. Это всего лишь игра!
Наконец он успокоился. Его сердце, ещё недавно едва не выскочившее из груди, билось ровно и спокойно. Кровь не пульсировала в запястьях. Грудь не сжимало обручем.
— О, Бет, Бет, — простонал он.
— Чарли, — она извинялась, не открывая глаз.
— Никогда больше такого не делай.
— Обещаю, клянусь.
— Ты уходила, Бет, то была не ты!
— Обещаю, Чарли, клянусь.
— Хорошо.
— Я прощена, Чарли?
Он долго лежал, прежде чем кивнул, словно ему пришлось всесторонне обдумать принятое решение.
— Жаль, что всё так вышло, Чарли. Давай спать. Можно мне выключить свет?
Нет ответа.
— Мне выключить свет, Чарли?
— Н-нет. Пусть ещё погорит, — ответил он, не раскрывая глаз.
— Ладно, — она прижалась к нему. — Пусть погорит.
Он шумно вдохнул и внезапно задрожал всем телом. Дрожь не отпускала его добрых пять минут. Всё это время она обнимала, гладила, целовала его, и в конце концов он затих.
Часом позже она подумала, что он заснул, встала, выключила все лампы, кроме одной — в ванной, на случай что он проснётся и захочет, чтобы горела хотя бы одна. Когда она вновь залезла в постель, он шевельнулся.
До неё донёсся его голос, испуганный, потерянный: «О, Бет, я так тебя любил».
Она тут же заметила ошибку.
— Неправильно. Ты так меня любишь.
— Я так тебя люблю, — эхом отозвался он.
На следующее утро он намазал маслом гренок и посмотрел на неё. Она сосредоточенно жевала бекон.
Поймала его взгляд, улыбнулась.
— Бет.
— Что?
Как ему сказать ей это? Внутри у него что-то изменилось. Спальня казалась меньше, темнее. Бекон подгорел. Гренок обуглился. У кофе был неприятный привкус. Бет сидела такая бледная. А биение его сердца напоминало удары уставшего кулака о запертую дверь.
— Я… — начал он. — Мы…
Как ему сказать, что он боится? Что внезапно он почувствовал начало конца. Того
