«Босс?» — издали спросила мисс Грин.
«Идите домой, примите холодный душ и выпейте стакан доброго грога».
«А завтра — снова в бой?»
«Разумеется! Шоу должно продолжаться — тем более в День мертвецов!»
«Тогда спокойной ночи, Б. Б.!»
«Спокойной ночи, — ответил он. — То есть нет. Прощайте».
Щелчок. И он был наконец-то один.
Внизу, у дверей кассы, гасили свет, запоздавшие зрители садились в машины. Снаружи, на улицах, он разглядел несколько маленьких привидений, закутанных в простыни и с тыквами в руках. Ему показалось, что он услышал смех. Он выключил свет в кабинете и вышел на территорию всеми покинутой студии.
Съёмочные павильоны были заперты, аллеи пустынны, во тьме едва виднелись декорации десятка городов. Не видно ни одного сторожа. Тогда он сам будет сторожем на последнем обходе. Глотнёт из фляги, неспешно пойдёт домой, рано ляжет, не будет открывать дверь, никаких сладостей, никаких гадостей.
Он проверил улицу в Багдаде, повернул направо, в Париж, налево, в Лондон, и наконец последний поворот вывел его к каменному крыльцу Нотр-Дам, старой декорации 1923 года. Он посмотрел вверх, на пустые башни и гаргулий, за полвека доведённых дождями и ветрами почти до состояния красоты, и подёргал входную дверь. Заперто. «Не настоящий же храм», — подумал он и дёрнул дверь ещё раз, посильнее, но вдруг замер, потому что…
Он что-то услышал.
Из прохода справа раздавались приглушённые голоса — печальные, меланхоличные, похоронные.
По бульвару слева прокатывалось эхо топота призрачных ног — словно падающие листья шуршали по брусчатке.
А на аллее прямо перед ним — дрожащие тени, качавшиеся вверх и вниз.
«Эй, кто там?»
Ответа не было.
Он и не подумал бежать, не было причины.
Но по мере того, как тени, и шуршание листьев, и тихие голоса приближались, он чувствовал, что ледяные иглы колют его пяльцы, впиваются в запястья, обвивают его локти и плечи, и сама зима дышит ему в затылок. Зубы его заныли, будто он набрал полный рот снега.
«Какого…» — начал было он.
Откуда-то из глубины теней донёсся звук — будто кто-то бросил вверх ведро воды. Раздалось шипение. Уличный фонарь погас.
Затем зазвенело разбитое стекло. Исчез ещё один фонарь.
Тени, листья, шорохи трепетали на мраморе крыльца Нотр-Дам.
«Уже поздно, — он попробовал рассмеяться. — И всем пора домой…»
Он сделал рукой какой-то неопределённый жест, словно отмахиваясь от них.
Тени не двинулись с места. Во тьме эхом раздавалось биение его собственного сердца.
«Что вы здесь делаете? — он прищурился. — Сдайте костюмы. Все уже разошлись. Второго шоу не будет. Хеллоуин закончился».
Он остановился, опустил руку и улыбнулся.
«Ну, не совсем закончился, — сказал он. — Но грим всё же лучше убрать. На кожу вредно влияет. Я…»
Он протянул руку и коснулся чьего-то лица. Посмотрел на пальцы, понюхал.
«Нет грима», — сказал он.
Тень согласно кивнула.
Билли Боб потряс головой.
«Короче! Вы кто такие? Вы кем притворяетесь?!»
Шёпот поднялся и стих.
«Не притворяемся».
Снова шёпот.
Тень с чудовищно искривлёнными плечами двинулась вперёд. Вслед за ней — другая, высокая, очень высокая. Какая-то тёмная тварь с горящими глазами выползла на мрамор.
«Конфет, что ли, хотите?» — спросил Билли Боб.
Тьма затряслась, а полустёртые лица задвигались влево и вправо: нет.
«Вы что, пришли ко мне?»
Тени кивнули.
«Зачем?» — выдохнул Билли Боб.
Вместо ответа тени воззрились своими невидимыми глазами на Трансильванский замок, на лабораторию, на кладбище и лес оборотней, на злополучный орган с застрявшей в нём навеки люстрой, а потом снова на фасад Нотр-Дам 1923 года, на его каменных зверей и 12 апостолов и наконец нашли взглядами Билли Боба Риццо. Промёрзший траурный вой раздался из глубин тьмы. Это был плач по тому, что было потеряно и никогда более не вернётся, по тому, что умерло и погребено навсегда.
Билли Боб вздрогнул и заколотил по двери собора.
«Что же теперь?» — прошептал он.
Тени придвигались, таяли, снова воплощались, шаг за шагом. Бледные лица поднимались из тьмы. Тусклые рты бормотали.
Одно и то же слово повторялось снова и снова в ночи.
«Беспредел», — шептали они.
Включите ночь!
(сказка)
Switch on the Night, 1955 год, © Переводчик:Жил-был мальчик, который не любил Ночь.
Он любил лампы, и люстры, и фонари, и факелы, и свечи, и светильники, и молнии, и маяки.
Но не любил Ночь.
Его можно было увидеть в столовой, и в спальне, и в коридоре, и в кладовке, и в чулане, и на чердаке. Но никто и никогда не встречал его на ночной улице.
Он терпеть не мог выключатели.
Потому что они только и делали что всё выключали: жёлтые лампы, и зелёные, и белые, и свет в гостиной. И свет в вестибюле, и свет в комнатах.
Он не смог бы даже прикоснуться к выключателю.
И ни за что на свете не вышел бы погулять во двор, если за окном было темно.
Он был ужасно одинок и несчастен.
Он мог только глядеть на других детей, играющих летней ночью на лужайке. Им там было очень весело — в темноте, и рядом с ней, и под светом фонарей.
А где был наш малыш?
В своей комнате. Со своими лампами, и фонариками, и свечками, и светильниками. И с сам собой. Он любил только солнце. Жёлтое солнце.
И не любил Ночь.
И когда наступало время родителям обходить дом, чтобы погасить в нём все огни… (Один за другим. Один за другим.
