— Неправильно, — сказал Партизан. Тоскливо у него получилось.
— Сейчас-то что не так? — удивился Сашка.
— Прём, как на параде. Главное, никакой опасности не чую. Совсем не чую. Так не бывает.
— Ну, и радуйся.
— Не могу. Понимаю, где-то спряталась большая подлянка, а где она спряталась, не чувствую.
Я тоже не чувствовал ничего плохого.
* * *Этот сухой, тёплый, и, в общем-то, уютный домишко не так давно нагонял серую тоску, сейчас здесь хорошо, можно согреться, попить чай и немного перевести дух. Время есть, и даже с запасом. Рюкзаки сброшены, лязгнуло сваленное в кучу оружие.
— Ничего и не случилось, — Сашка уложил в буржуйку полешки. — А ты боялся…
— Хорошо, что так, — мрачно сказал Партизан. — Интересно, куда запропастилсяСыч?
Я воспользовался спокойной минуткой, и повалился на кровать. Не важно, что сырая одежда воняет потом и лесом, пусть сопревшие ноги зудят в разбухших ботинках, сейчас имеют значение покой и тишина. Разглядывая муравьиные дорожки, я почти задремал, хотя уши слышали, как засвистел чайник, а нос чуял сигаретный аромат. Заскрипела дверь, вернулся Партизан.
— Саша, — спросил он, — ты, случаем, не знаешь, кто такой ревкаэсп?
— Впервые слышу. А что?
— Да так, поинтересовался, — ответил Партизан, — Подумал, вдруг ты знаешь? А кстати, Сыча я нашёл. Он в сарае. И мёртвый-премёртвый… давно. А ты спрашивал, где подлянка.
Слова Партизана пролетели мимо, даже не царапнув дремлющее сознание. Ну, в сарае, ну, мёртвый — бывает! Сашку новость тоже не зацепила.
— С тоски удавился? — равнодушно, будто речь шла о незнакомом, и абсолютно неинтересном ему человеке, уточнил он.
— Нет, Зуб. Не удавился он. Там круче… пошли, сам увидишь.
Через минуту мы столпились в бывшем хлеву, сейчас лесники его использовали, как дровяной сарай. Не тоска убила Сыча, это факт! Перед смертью он не скучал, хотя и для веселья у него поводов не было. Закоченелое тело свернулось калачиком на земляном полу. Это тело: во-первых, раздели, во-вторых, избили, а в-третьих, над ним неслабо поизмывались. Когда надоело мучить и унижать человека, его полоснули ножом по горлу. Кровавая надпись на стене пояснила: «Наркоман и убийца казнён приговором РевКСП».
— Такие дела, — глухо сказал Партизан. — Олег, ты тоже не знаешь, кто этот ревкаэсп?
Я помотал головой и сглотнул подкативший к горлу комок. Одолела оторопь. Снова заскреблась ледышка, теперь где-то под сердцем. Такой жути я и в лесу не чувствовал. Что лес? Про него я понял: он может убить, но, скорее всего, если ты один, и не слишком испуган, и не посмотрит в твою сторону. А здесь побывали люди. Не лесные твари, не чужаки, а наши, поселковые — больше некому! Ты же хотел домой? Значит, добро пожаловать!
— А ты, Саша, может, всё-же знаешь, что это за «ревкаэсп» такой?
— Нет, Петя, не знаю — Зуб покачал головой. — Наверное, Леший до Сыча добрался!
— Ты ерунду не пори, — сказал Партизан. — Сам видишь, Сыч давно остыл. Не сегодня его прибили, это точно. Такие дела, орлы. Значит, что? Значит, сделаем так! В Посёлок я схожу один, посмотрю, что к чему. А ты, Савка, забери у всех оружие, потому что тебе я пока ещё доверяю… Ты за ними внимательно смотри…
— Нет, Петя, не так, — возразил Сашка. — Будет лучше, если ты сам отдашь ружьё.
— Че-е-его? — глаза лесника сделались большими-пребольшими, лоб прочертили глубокие морщины. Видно, Партизан попытался сообразить, как можно решиться предлагать ему такое, да так и не понял.
— Отдай, говорю, ружьё!
Тут лесник заулыбался:
— Ружьё, отдать? Тебе, что ли? На!
И Партизан, сняв дробовик с плеча, ткнул стволы в Сашкину грудь. Но Зуб держал автомат наготове, негромко клацнул предохранитель, и ствол «калаша» уставился в живот Партизана. Люди замерли, ощерясь, словно звери.
— Олег, — скомандовал Сашка, — возьми у него ружьё.
Я сделал шаг к леснику, но — стоп! Какого чёрта! Что, вообще, происходит?
— Ну же, арестуй его. Он враг Посёлка!
Я распахнул рот, и захлопал глазами; полный ступор и паралич умственных способностей. Одно дело, когда приходится воевать с лесными тварями: легко объяснить, что ими движет — им кушать хочется! А как быть, если люди, прошедшие вместе через разные-всякие передряги, ни с того, ни с сего загорелись желанием прибить друг друга? Сразу и не сообразишь! Словом, растерялся я. Хорошо, думаю, если пар выйдет, ребята успокоятся, и попытаются договориться. Лишь бы палить сгоряча не начали! Главное, непонятно мне, почему дело таким образом повернулось. А раз непонятно, то и влезать преждевременно.
Сашка смекнул, что помощи от меня не дождётся.
— Партизан, — сказал он, — Положи оружие, по-хорошему прошу! В Посёлке решим, что делать. Учитывая твои заслуги…
— Вон как, значит! Заслуги мои, говоришь, будете считать? Знаешь, сколько у меня этих заслуг? Тебе за три жизни столько не заслужить. Мне одно интересно, ты в любом случае собирался меня прикончить?
— Положи ствол!
— А Леший тебя, гадёныша, сразу понял, потому как чутьё у него на всяких гадов. «Чую, — говорил, — та ещё сволочь. У него с Пасюком дела. Ты глаз с этого мента не спускай». Предупреждал, а я, дурак, посмеивался, думал, до смертоубийства не дойдёт. А ты, значит, на всё готовый? Надо было тебя по-тихому мочить; мало ли что в лесу случается? Сдох, и сдох; светлая память герою. Мне рук марать не хотелось, а Лёша тебя пожалел. Ты-то его жалеть не стал…
— Считаю до трёх! Раз…
— Следы в грязи твои, а не Лешего. Слишком они глубокие. И не косолапил ты, а подволакивал ноги. Ты труп на руках нёс?
— Заткнись, и клади ружьё. Два…
— Не пойму, зачем ты броневик сломал? Или это Леший сделал, чтоб тебе не достался?
— Три!
Партизан ехидно ухмыльнулся, мол, что же не стреляешь, кишка тонка? Тут Зуб и выстрелил. Но за миг до этого на него со звериным рыком бросился Савелий. И всё перемешалось: грохот
