Савка жестоко пинал Зуба, тот не сопротивлялся. Он скорчился на полу, закрыв голову руками, на его тело сыпались тяжёлые удары.
Партизан перестал ругаться — лишь невнятно бормотал. Одной рукой он зажимал рану — одежда на животе пропиталась кровью — другая рука ещё держала ружьё. Партизан не оставил надежду пристрелить Сашку, да вот беда — перед Сашкой, мешая прицелиться, маячил Савелий. Лесника шатало, ствол ружья рыскал из стороны в сторону, слабеющая рука опускалась. Пальцы разжались, оружие клацнуло об пол, и рядом осел Партизан.
Когда я вязал Сашке руки, тот не сопротивлялся. Шатаясь и спотыкаясь, он поковылял в избу. Савелий уложил на кровать Партизана. Лесник побледнел, его губы беззвучно шевелились. Профессор, как мог, обработал, и перебинтовал рану. Механик замызганной тряпкой вытер испарину со лба раненного друга.
— Как он? — спросил я, хотя сам прекрасно видел, как.
— Нужно в Посёлок, операцию, — пробормотал Архип, — пуля навылет, а что внутри, я не знаю! Давай надеяться.
* * *Мы за столом, лицом к лицу. Сашка выпрямился, осанка почти гордая — это оттого, что руки прикручены верёвкой к спинке стула. Плохо Зубу, крепко досталось ему от Савелия: то головой замотает, будто стряхивая дурноту, то сцедит на пол переполняющую рот кровавую слюну.
Я стараюсь расслабиться, но меня трясёт. Я уставился Сашке в переносицу; нужно, чтобы он отвёл глаза, хотя бы сморгнул, но тот лишь улыбается краешками разбитых губ, словно говоря: слабоват ты ещё играть со мной, прожжённым ментярой в гляделки. Я от его нахальной ухмылки ещё больше нервничаю, а он, видя это ещё нахальнее ухмыляется.
— Саша, — я сжал потные ладони в кулаки, — что за ерунда?
— Эх, Олег, Олежек, — Сашка обнажил перепачканные кровью зубы в улыбке, на раздувшейся губе набухла алая капля, — ты ничего не понял? Партизан, и тот понял. А Леший вообще не в меру догадлив… был… Партизан, он же висельник. Ему прямая дорога в ад. Считай, что я исполнил отсроченный приговор. Ещё вопросы есть?
— Значит, и мне… пулю? — я попытался одолеть навалившееся чувство беспомощности. Опять всё складывается не так, как мечталось, совсем не так… — Меня тоже приговорили к вышке.
— Не пори ерунду. Ты — мент. Делом доказал! Кто тебе эти бандюки? О Посёлке думай! Главный для тебя вопрос: ты с кем? Если со мной, я замолвлю словечко, и всё будет хорошо. Если нет — лучше не возвращайся. Хозяин не заступится… нет Хозяина. И кума нет… Такие дела, друг!
— Подожди, Саша. Что с Терентьевым? — я ощутил, какое это гадкое чувство — беспомощность! Вокруг творится нечто, сулящее очередную порцию неприятностей, а я снова никак не могу повлиять на события. Куда-то иду, что-то делаю, временами кажусь сам себе героем, а в результате — оказываюсь, вообще, не при делах. Я спросил: — Откуда знаешь?
— Знаю.
— Вот зачем он ходил в броневик, по рации с Посёлком разговаривал, — догадался Архип.
— Брось, умник, — ухмыльнулся Сашка. — Я так и не сумел сообразить, как её настроить. Да и незачем, у меня своя. Не веришь? Посмотри в куртке.
Савелий обшарил карманы брошенной тут же, на полу, ветровки. Трубка, три пистолетных патрона, ещё какие-то детальки и маленький чёрный приборчик, немного похожий на дозиметр. Только это совсем другое, и предназначено для другого.
— Надо же, — удивился Архип. — Я думал, такие говорилки давно сдохли. И что, далеко слыхать?
— У Асланяна приёмник на вышке, — пояснил Сашка. — Ему слышно. А с этой штукой днём прямо беда, зато ночью работает. Еле-еле. Что надо я услышал. Тебе, Олег, скажу, а остальным незачем знать.
— Выйдите, — сказал я. Может, с глаза на глаз и разговор по-другому сложится, — Сычом, что ли займитесь. Прикопайте человека.
Люди без возражений, на ходу надевая плащи, побрели на улицу, и остались мы с Зубом вдвоём. Партизан, бледный и недвижный, вытянулся на кровати: то ли без сознания, то ли спит — он больше не в счёт.
— Что случилось, то и случилось, — начал Сашка, — когда-нибудь должно было. Они назвали это революцией… пусть так, слово, как слово, им нравится, а нам с тобой без разницы. Главное, что? Главное, больше нет Хозяина. И хорошо, что нет… Если подумаешь, сам поймёшь. Старым стал Терентьев, раньше и думать не смели на него тявкать! А Стёпка-волкодав? Держал народ в узде. Крепко держал, мог и в глотку вцепиться, но их время кончилось. Не хватает еды, одежды, некому работать, зато стариков и больных — девать некуда! Мы на грани голода. Хозяин не понимал… или понимал, да ничего не хотел с этим делать. Мы с тобой видим, что Посёлок гибнет. Ушёл бы Терентьев, дал бы власть тем, кто может принимать жёсткие решения… как он сам когда-то. Люди помнят, что мы выжили, благодаря ему… им скажи, молиться на него будут. Доживал бы в любви и уважении, так нет же, упёрся, и Захар с Клыковым за него. Разве против такой силищи попрёшь? Ждали мы удобного момента, да надеялись. А тут Партизан со своим эшелоном; если бы оружие досталось Терентьеву, считай, всё, сковырнуть бы его не получилось. На счастье, ты взбудоражил барачников. Умные люди потому и умные, что могут воспользоваться шансом, даже и минимальным. Будешь с нами, тебе за то ещё и спасибо скажут. Решай!
Легко сказать: «решай» — трудно решить. А Сашка смотрел исподлобья и ждал ответ.
— Кто эти умные люди? — спросил я. — Которые смогли воспользоваться?
— Главный теперь Асланян.
— Ладно, Асланян, так Асланян, — ничуть не удивился я. — Ты-то как оказался в этой компании?
— Знаешь, Олег, — ответил Сашка, — я тоже не дурак, многое вижу и понимаю. Сообразил, что дальше так нельзя. Мы с Асланяном давно всё решили. Он добивался, чтобы меня назначили командиром в эту экспедицию. А Белов выбирал между мной и тобой. Не мог он на всю голову повёрнутых лесников оставить без присмотра. Пока они тебя так и эдак проверяли, дело совсем в другую сторону повернулось. Оно и хорошо: во-первых, я узнал маршрут, теперь сам кого надо проведу к эшелону, а
