Нет, парни, по всему выходит, это я вас бросаю. Извините, но у меня дела…
— Я принесу тебе шоколадку, — промямлил я на прощанье. — Помнишь, я обещал.
Катя не ответила, полные слёз глазищи укоряли: «ты не только шоколадку обещал, ты обещал защитить, а сам уходишь». Она молча повернулась и побежала за дружинниками.
— Удачи, — сказал я вдогонку. Моросил нудный дождь.
Ольга задумчиво жевала травинку. Насупившись, она смотрела, как неуверенно, то и дело, спотыкаясь и оскальзываясь, убегает Катюшка.
— Оль, — Степан обнял мою сестру за плечи, — ты поняла, да?
Та выплюнула травинку, и кивнула, мол, не беспокойтесь, присмотрю я за этой дурёхой. Она попросила:
— Вы быстрее, ладно?
Я улыбнулся. Конечно, мы мигом, о чём говорить? К нам подошёл Клыков.
— Степан, — сказал он, — я насчёт Партизана. По всему видно, не жилец он. На дурмане держится. До Нерлея вряд ли донесём. Может, не будем его мучить?
— Что скажешь, Олег? — повернулся ко мне Степан. А я снова не знал, что сказать. И, вообще, какого чёрта вы лезете ко мне с дурацкими вопросами? Вы главные, вы и думайте, а я не хочу принимать таких решений. Не-хо-чу! Разве не понятно: Партизану поможет чудо, а я не волшебник! Дядя Дима — тот бы, наверное, сумел. Только где он? Далеко. Мелькала у меня одна мысль, а теперь снова подумалось… хуже-то не будет…
— Носилки приготовили? — поинтересовался я.
Клыков кивнул.
— Так идите, — велел я. — Оставьте немного дурмана, и человечка покрепче. А с Партизаном мы разберёмся.
— Ренат с вами просился, — сказал Клыков.
— Это хорошо, — одобрил Степан. — А ты, Клыков, не расслабляйся. Даже в Нерлее не расслабляйся!
До синевы бледный Партизан лежал на носилках. Спутанная, выпачканная кровавой слюной борода. На лбу капли пота. Сознание к леснику больше не возвращалось. Подумалось, что будет правильнее дать ему спокойно уйти. Я сцедил сквозь стиснутые зубы в рот Партизану очередную шишечку пережёванного хмель-дурмана, не удержавшись, сам проглотил остатки.
— Мужики, берите, — скомандовал я. Савелий и Ренат взялись за носилки.
— Куда ты собираешься его тащить? — поинтересовался Степан.
— Не волнуйся. Тут близко, — ответил я.
Когда проламываешься сквозь чащобу, и сотня шагов кажется нескончаемой далью. А если с носилками в руках, и шагов этих добрых две тысячи? Я упрямо шёл через мокрый и сверху и снизу лес, а за спиной слышалось пыхтение, трещали ветки, по округе разлеталась хриплая брань. Люди доверчиво пошли за мной, интересно, как они себя поведут, когда поймут, что я затеял? Хуже всего, что я сам не уверен, правильно ли поступаю, но теперь не скажешь: «Хватит, парни, бросьте носилки, не мучайтесь. Я передумал!»
Ноги едва шевелятся, мышцы стонут, а перед глазами плывёт розовый туман, но я упрямо иду вперёд. Пара тысяч шагов и час пути. Где-то здесь.
— Остановитесь, — велел я.
— Носилки можно опустить? — хрипло сказал Ренат.
— Да, — разрешил я. Тёмные, почти чёрные, обвешенные паутиной ели, растопырив лапы, встали у нас на пути. Понятно, что чутьё меня и на этот раз не подвело, мы пришли куда надо; об этом говорил тяжёлый, напитанный запахом разлагающейся плоти, воздух. Мало ли что в лесу может смердеть, но я знаю — это здесь; я уже заметил: когда я связан с лесом в одно целое, иногда, как бы ниоткуда, в голове появляются интересные знания.
— Так, ребята, — я вгляделся в жёлтое лицо Партизана, — Что бы ни происходило, дальше ни шагу. Пожалуйста…
— Не знаю, что ты задумал, — подбодрил меня Степан, — только не тяни, мы и так везде опоздали.
Я взял Партизана под мышки, и поволок через ельник. Знаю, Пётр, тебе сейчас нелегко. А мне, думаешь, легче? Меня самого, хоть тащи. А ещё надо высматривать во мху хищные ловчие отростки! Тяжёлый ты, Партизан, ох, тяжёлый. Размяк, обвис. Может, и хорошо, что без сознания? Лучше тебе не знать, что я собираюсь делать. Ты держись. Уж очень страшно ты хрипишь. Не захлебнись кровью-то, не помри раньше времени, ладно? Всё, я тебя дотащил, теперь полежи спокойно на травке.
Что дальше? Разжевать хмель-дурман, и эту жвачку — Партизану в рот? Стоп! Нужно сделать кое-что ещё. Голодный кровопивец… или как он его называл? — в общем, голодный кровопивец чужих просьб не слышит; кажется, что-то такое говорил дядя Дима Архипу. А может, и не говорил, может, я сам это придумал. Какая разница?
Значит, сначала нужно накормить растение, остальное — после. У дяди Димы была собачонка. Была собачка, нет собачки, отгадайте, где она? Скушал кровопивец. Приятного аппетита! Где в лесу раздобыть собачку? Вопрос! Дядя Дима не позаботился заранее о подходящей жертве, я тоже. У него под рукой была облезлая собачонка, у меня ничего нет. Может, зайчик сойдёт, или белочка? Есть же здесь кто-нибудь не очень зубастый и не очень злобный? Из тех, кем все эти злобные и зубастые питаются. Ладно, пойдём на охоту…
Я зажмурился, напрягся. Ох, словно лбом о стену. Совсем нет сил, ничего-то без хмеля не получается.
Значит, говорите, дурман в умеренных дозах полезен? А если в неумеренных? Проглотил я отраву, пока нормально. Даже хорошо. Мышцы расслабились, из них ушла боль. По организму разлилась истерическая бодрость. Поищем? Вот он. Надеюсь, это подходящий экземпляр. Забавно получится, если я сейчас приманю кого-нибудь большого, зубастого и злобного. Кис-кис-кис, не бойся, иди сюда, получишь вкусняшку. Ты же не зубастый и не злобный, правда?
Явился не очень крупный, не больше домашней кошки, пушистый зверёк. Славный мальчик, красавец. Дело вовсе не в зубах и когтях — они приемлемых размеров — и не в ядовито-зелёной шёрстке. Два клыка, словно два маленьких кинжала, торчат по бокам открытой пасти. Саблезубый кролик, Архип бы
