Головастик содержит в себе потенциал лягушки, и по мере роста эта возможность превращается в действительность. Элемент земля потенциально находится в центре Вселенной, и когда он падает к этому центру, то реализует свой потенциал. Вся вода потенциально является частью океана, окружающего землю: в реке она течет вниз, чтобы реализовать свой потенциал. Вода приобретает вес, если взять ее из того места, которому она принадлежит: попробуйте зачерпнуть ведро воды из пруда. На своем месте она невесома – когда вы плаваете, то не ощущаете на себе веса воды. Таким образом, Аристотель рассматривает естественное движение элементов не как движение в пространстве, а в телеологических терминах, как реализацию потенциала. Это по сути своей качественный, а не количественный процесс[96].
Иногда Аристотель упоминает и о количествах. Так, например, он говорит, что если у вас есть два предмета, то тяжелый будет падать быстрее легкого – если он в два раза тяжелее, то и падать будет в два раза быстрее. Однако количественные соотношения его не интересовали, и он не стал развивать эту тему. Имел ли он в виду, что если у вас есть килограммовый пакет сахара и двухкилограммовый пакет сахара, то двухкилограммовый будет падать в два раза быстрее? Или он хотел сказать, что если у вас есть куб, сделанный из тяжелого материала, скажем из красного дерева, и другой куб того же размера, но из более легкого материала, например сосны, то если первый в два раза тяжелее второго, то и падать он будет в два раза быстрее? Это два разных утверждения, но Аристотель не проводил между ними различия, а также не проверял свое утверждение, что тяжелые предметы падают быстрее легких, поскольку считал это самоочевидным.
Аристотель проводил четкую границу между философией (которая объясняет причины) и математикой (она лишь выявляет закономерности). Философия говорит нам, что Вселенная состоит из концентрических сфер; закономерности движения планет по небу – это предмет изучения астрономии, которая является разделом математики. Астрономия и другие математические дисциплины (география, музыка, оптика, механика) берут основные принципы из философии, но развивают эти принципы посредством математических рассуждений, примененных к опыту. Таким образом, Аристотель отделяет физику (которая является разделом философии, дедуктивна, телеологична и занимается причинами) от астрономии (раздел математики, занимающийся описанием и анализом).
Аристотель известен исследованием природных явлений; например, он изучал развитие куриного эмбриона внутри яйца. Но в том виде, в котором его воспринимали европейские университеты в Средние века и в эпоху Возрождения, его работы считались учебником уже имеющегося знания, а не проектом, побуждающим к дальнейшим исследованиям. Сама возможность нового знания подвергалась сомнению; считалось, что все, что нужно знать, уже есть в работах Аристотеля и обширных комментариях к ним. Таким образом, университетский Аристотель был не реальным, а адаптированным для учебной программы общества, где самой важной дисциплиной считалось богословие. Подобно тому как богословие преподавалось в виде комментариев к Библии и текстам Отцов Церкви, философия (и входящая в нее натурфилософия, изучение природы) имела вид комментариев к Аристотелю и его комментаторам. Изучение философии рассматривалось в качестве подготовки к изучению богословия, поскольку обе дисциплины занимались толкованием официальных текстов[97].
Что это означало на практике? Аристотель считал, что твердые вещества плотнее и тяжелее мягких; из этого следовало, что лед тяжелее воды. Но почему он плавает? Все дело в форме: плоские предметы не способны проникнуть в воду и остаются на поверхности. Так, ледяная корка плавает на поверхности пруда. Последователи Аристотеля придерживались этих взглядов вплоть до XVII в., несмотря на два очевидных противоречия. Во-первых, это не соответствовало теории Архимеда, которая была доступна на латыни уже с XII в. и утверждала, что плавают только объекты, которые легче воды, вытесняемой ими. Математики были согласны с Архимедом, философы – с Аристотелем. Более того, в Европе не было недостатка льда; например, во Флоренцию летом его доставляли с Апеннин, чтобы хранить рыбу. Простейший эксперимент показал бы, что лед плавает независимо от формы. Философы, твердо уверенные в правоте Аристотеля, не видели нужды в проверке его утверждений{138}.
Яркий пример такого безразличия к тому, что мы называем фактами, демонстрирует Алессандро Акиллини (1463–1512), знаменитый философ и гордость Болонского университета{139}. Он был последователем исламского комментатора Аверроэса (1126–1198), который старательно избегал использования религиозных категорий при толковании Аристотеля и, таким образом, тайно отрицал Сотворение мира и бессмертие души. Блестящие рассуждения Акиллини и греховный характер его идей нашли отражение в популярной поговорке: «Это либо дьявол, либо Акиллини»{140}. В 1505 г. он опубликовал книгу об аристотелевской теории элементов, «Элементы» (De elementis), в которой рассматривал вопрос, уже давно вызывавший спор среди философов: пригодны ли для жизни экваториальные области или там слишком жарко. Акиллини цитировал Аристотеля, Авиценну и Пьетро д’Абано (1257–1316), после чего делал следующий вывод: «Растут ли фиги на экваторе круглый год, имеет ли воздух там умеренную температуру, имеют ли живущие там животные умеренное строение, находится ли там земной рай – этого не открывает нам естественный опыт»{141}. По мнению Акиллини, вопрос о том, растут ли фиги на экваторе, точно так же не имеет ответа, как вопрос о местонахождении райского сада, – оба они не являются предметом изучения для философа.
Но дело в том, что португальцы в поисках морского пути к источнику пряностей вдоль побережья Африки в 1474–1475 гг. достигли экватора, а в 1488 г. – мыса Доброй Надежды. В 1505 г. уже существовали карты, на которых были отмечены новые открытия. Год спустя Ян Глоговчик, профессор Ягеллонского университета в Кракове, указал (в математической, а не философской работе), что обитаемый и цветущий остров Тапробана (Шри-Ланка) расположен у самого экватора{142}. Опыт перестал быть чем-то неизменным, совпадающим с тем, что было известно Аристотелю, но Акиллини был профессионально не готов к таким переменам, хотя также преподавал анатомию, самую эмпирическую из университетских дисциплин.
К 1505 г. взаимоотношения между опытом и философией уже нуждались в пересмотре, но Акиллини был не способен осознать проблему{143}. В отличие от него кардинал Гаспаро Контарини в своей книге об элементах, опубликованной посмертно в 1548 г., объяснял, что Аристотель, Авиценна и Аверроэс отрицали обитаемость экваториальной зоны: «Этот вопрос, который много лет обсуждался величайшими философами, в наше время был разрешен опытом. Новые морские путешествия испанцев и особенно португальцев показали, что земли ниже линии равноденствия и между тропиками обитаемы и что в них живут многочисленные народы…»{144}
Для Контарини опыт был новой разновидностью авторитета. Он умер в 1542 г., за год до публикации «О вращении небесных сфер» Коперника и «О строении человеческого тела» (De humani corporis fabrica) Везалия. Тогда еще не было очевидно, что, после того как опыт признан наивысшим авторитетом, неизбежно должна появиться новая философия, которая разрушит храм привычного знания, – это лишь вопрос времени. Это стало очевидно к 1572 г.
§ 4До открытий Колумба главной целью интеллектуалов эпохи Возрождения было восстановление утерянной культуры прошлого, а не самостоятельное открытие нового знания. Пока Колумб не продемонстрировал, что классическая география абсолютно ошибочна, считалось, что утверждения древних нельзя ставить под сомнение – их можно только интерпретировать{145}. Но и после открытия Америки старые представления не собирались сдавать позиции. В 1514 г. Джованни Манарди выражал недовольство теми, кто продолжал сомневаться, могут ли человеческие существа выдержать экваториальную жару. «Если кто-то предпочитает свидетельство Аристотеля и Аверроэса свидетельству тех людей, кто там был, – возмущался он, – то единственный аргумент для спора с ними – тот, которым воспользовался сам Аристотель, когда отвечал сомневающимся, что огонь горячий, то есть отправиться в плавание, взяв с собой астролябию и абак, и убедиться самому»{146}. Где-то между 1534 и 1549 гг. музыкант
