Почему же Бойль, одна из ключевых фигур научной революции, был глубоко убежден в реальности алхимической трансмутации? Все дело в том, что алхимия – самодостаточное занятие. Те, кто ей увлекался, были убеждены, что в прошлом философский камень уже был создан. Джордж Старки, тесно сотрудничавший с Бойлем в его алхимических исследованиях, выразился так: «Мудрые философы всей силой своего разума искали и нашли и оставили письменные свидетельства своих поисков, но скрыли главный секрет, так что только рука Божья должна направить мастера, который своей работой стремится достичь того же»{764}. Подобно Бойлю, Старки верил, что держал философский камень в руках, и утверждал, что с его помощью превращал неблагородные металлы в золото и серебро – или в нечто похожее на золото и серебро, поскольку золото оказалось нестабильным, а серебро, очень похожее на настоящее, было слишком тяжелым{765}.
Старки стремился открыть этот и другие утерянные секреты посредством тщательного изучения алхимических текстов, которые были написаны – по его же признанию – намеренно туманным языком. С начала XVII в. слово «герметический» (означавшее «в традициях мифического автора Гермеса Трисмегиста», предполагаемого современника Моисея, которому приписывали множество работ) получило новое значение: те, кто экспериментировал с химическими соединениями, начали называть сосуды «герметично закрытыми», что стало синонимом воздухонепроницаемости; термин «герметичный» превратился в каламбур, указывающий на идею недоступности{766}. Когда Старки не удалось добиться ожидаемых результатов (за время работы он разорился и обрек жену и детей на нищету), ему не пришло в голову, что в текстах содержится ошибка{767}, – он был убежден, что просто неправильно их понял или не смог достаточно точно выполнить изложенные в них инструкции. Хотя у алхимиков имелись общепринятые процедуры верификации («испытание огнем»), эта верификация постоянно откладывалась. Чего у них не было, так это процедуры фальсификации.
Старки называл «ненавистным» принцип естественного права, гласивший: «Выслушай другую сторону»{768}. Второй стороной, которую он отказывался слушать, были те, кто отвергал алхимию как обман, иллюзию, выдумку. Среди философов-схоластов таких было большинство, начиная с Фомы Аквинского и Альберта Великого. Скептики уже давно высмеивали алхимию – например, Реджинальд Скот в «Открытии колдовства» (1584) и Бен Джонсон в «Алхимике» (1610). Вера могла поддерживаться только при условии, что непонятные книги считались авторитетными, а еще лучше, если в запертых сундуках обнаруживались древние рукописи. «Алхимия была в равной степени и текстуальной, и экспериментальной наукой», – утверждает Брайан Викерс. Алхимики всегда изображались в окружении книг и рукописей, а также лабораторного оборудования{769}. Однако на этих изображениях отсутствует самый главный момент – момент, когда одного человека убеждают поверить другому. После смерти Бойль оставил «своего рода герметическое наследие прилежным подмастерьям этого ремесла» (наследие, которое не сохранилось и предположительно было уничтожено). Многие алхимические рецепты Бойль сам не проверял, но в их эффективности он не сомневался, постольку они «получены (не без труда) путем обмена или другими способами от тех, кто подтверждал их реальность и был компетентным судьей, будучи учеником истинных адептов или имевшим с ними знакомство и беседу»{770}. Трудность выступала гарантом аутентичности; в отсутствие тех, кого можно с большой вероятностью отнести к истинным адептам (то есть к способным получить философский камень), одного лишь утверждения о знакомстве и беседе было достаточно, чтобы убедить, что непонятный текст содержит тайный смысл. Бойль верил, потому что хотел верить.
В современной литературе предпринимались усилия изобразить алхимию первой экспериментальной наукой; нас убеждают, что из алхимии родилась современная химия{771}. Показывая, что многие алхимические рецепты можно реализовать в современной лаборатории, эти ученые объявляют непонятные тексты осмысленными и возвращают алхимию в качестве лабораторной науки. Но если тщательно проанализировать этот аргумент, возникает вопрос, почему в XVIII в. современная химия утверждала себя не как продолжение алхимии, а как ее отрицание? Почему Берч уничтожил алхимические труды Бойля, а не прославил их?
О закате алхимии написано немного, но занятие, которое считали уважаемым Бойль и Ньютон, в 1720-х гг. стало пользоваться дурной репутацией{772}. Джон К. Пауэрс утверждал, что это стало результатом «риторических» шагов химиков во Французской академии наук, например Никола Лемери (1645–1715), который использовал многие экспериментальные находки алхимиков, а также постоянных атак на тех, кто дискредитировал свое искусство разного рода небылицами; в то же время химики отвергали поиски философского камня, называя их абсурдом. Пауэрс полагает, что в глубине души они были алхимиками, но просто не желали этого признавать. Он не хочет верить на слово химикам XVIII столетия. Сторонники новой химии настаивали, что у них нет времени на непонятные тексты. Они протестовали против того, что «секта химиков [то есть алхимики]… пишет так туманно, что для того, чтобы понять их, нужно обладать даром прорицания»{773}. Их интересовали, утверждали они, только химические процессы, которые они могли воспроизвести в своих лабораториях и которые могли подтвердить коллеги. Каждая статья, выпущенная защитниками новой науки, пишет Пауэрс, «представляла собой ограниченное исследование конкретного вопроса или группы вопросов, и химик опирался только на свои эксперименты, чтобы убедить аудиторию в верности своих выводов»{774}. Пауэрс называет эти эксперименты «предположительными», однако они были настоящими.
Отправить алхимию на свалку истории помогло новое понимание того, что пытались сделать химики. Для алхимиков, включая Бойля и Ньютона, главной задачей была трансмутация одного вещества в другое. Но в 1718 г. Этьен Франсуа Жоффруа, сын аптекаря и профессор химии Ботанического сада в Париже – учреждения, предназначенного для обучения фармацевтов, – опубликовал «Таблицу веществ по их взаимному сродству, наблюдаемому в химии». В таблице Жоффруа представлены, как он сам указывал, «основные материалы, с которыми обычно работают в химии» (всего двадцать четыре), однако там невозможно найти самые разные вещества, широко применявшиеся в химических опытах. Принцип отбора был революционным: указанные в таблице вещества соединяются друг с другом, образуя новые стабильные соединения, но каждое из этих соединений можно разложить на оригинальные компоненты, если следовать соответствующей химической процедуре. Таким образом, выделенные Жоффруа двадцать четыре вещества сохраняются при соединении с другими: они не трансмутируют при взаимодействии. До современной теории элементов вроде той, которую предложил Лавуазье в конце столетия, работе Жоффруа было далеко, однако в его программе исследований полностью отсутствовала концепция трансмутации. Таким образом, родоначальником современной химии следует считать не Бойля, а Жоффруа{775}.
Работа Жоффруа появилась в контексте усилий химиков, пытавшихся отказаться от алхимического мышления. Алхимию убили не эксперименты (Старки, Бойль и Ньютон были неутомимы в поисках экспериментального знания), не формирование научных сообществ, преданных новому знанию (алхимики умели находить друг друга и добывать информацию, обычно обменивая один секрет на другой), и даже не открытие Жоффруа, что химические соединения не предполагают трансмутацию. Алхимию убило требование открытой публикации экспериментов с точным описанием того, что произошло, а также требование воспроизводимости экспериментов, предпочтительно в присутствии независимых наблюдателей. Алхимики искали тайное знание, убежденные, что лишь немногие готовы к обладанию божественными секретами и что порядок в обществе будет уничтожен, если золото станет общедоступным. Какая-то часть этого знания могла быть воспринята сторонниками новой химии, но бо́льшую его часть следовало выбросить как невразумительную и невоспроизводимую. Эзотерическое знание сменилось новой формой знания, которое опиралось на публикацию и на публичную (или наполовину публичную) демонстрацию. На смену закрытому сообществу пришло открытое[239].
Если в размышлениях об алхимии мы ограничимся только отдельными личностями, такими как Бойль, то возникает опасность
