Ладони сделались липкими от пота. Отыскав керосиновую лампу, Глэнтон зажег ее. Огонек за стеклом ярко вспыхнул, разогнав сумрак по углам, и Глэнтон со страхом взглянул на распростершееся перед камином тело. По крайней мере, это был человек – высокий, сильный мужчина, обнаженный по пояс, широкоплечий, с мощной грудью и могучими мускулистыми руками.
Из трех ран в огромном теле сочилась кровь. Человек был черным, однако не негром. Казалось, он сплошь – от выбритой головы до кончиков пальцев – покрыт какой-то краской. Пальцы одной из его рук венчало устрашающее оружие – стальные крючья, полые изнутри, изогнутые, бритвенно-острые, точно ужасные тигриные когти. Зубы, обнажившиеся в смертном оскале, были заточены, словно зубья пилы.
Тут Глэнтон заметил, что убитый выкрашен не целиком. В центре его груди белел круг не тронутой краской кожи, а внутри круга был изображен странный символ – черное безглазое лицо.
Два зеркала (одно – разбитое выстрелом), закрепленные под нужным углом на каминной полке и на стене, наглядно демонстрировали секрет трюка, с помощью которого незнакомец задумал обмануть Глэнтона. Все было проще простого – должно быть, он успел подготовиться, услышав шум подъехавшего автомобиля. Но что за извращенный разум породил этот дьявольский трюк?
Оттуда, где стоял Глэнтон, его собственного отражения в зеркале на каминной полке было не видно – только отражение черного человека за спиной и чуть сбоку, возникшее во мраке, будто призрак.
Все это множество мыслей промелькнуло в голове Глэнтона с быстротой молнии при взгляде на черного человека на полу. Затем он увидел кое-что еще. Он увидел старого Джона Брукмэна.
Старик, совершенно нагой, навзничь лежал на столе с широко – в форме Андреевского креста – распростертыми в стороны руками и ногами. Оба его запястья и обе лодыжки были прибиты к столешнице черными клиньями.
Его язык торчал изо рта наружу, пронзенный стальной спицей. На теле виднелась страшная кровоточащая рана: с груди старика был варварски содран клок кожи размером с мужскую ладонь. Увидев этот клок на столе рядом с ним, Глэнтон ахнул. На содранной коже красовался тот же нечистый символ, что и на груди мертвеца, лежавшего у камина. Кровь ручьями текла по столу и капала на пол.
Преодолевая тошноту, Глэнтон вынул спицу из языка Джона Брукмэна. Брукмэн поперхнулся, обильно сплюнул кровью и невнятно захрипел.
– Лежи смирно, Джон, – сказал Глэнтон. – Сейчас и клинья выдернем, вот только клещи найду…
– Не тронь! – пробулькал Брукмэн. Истерзанный язык отказывался повиноваться, и слов его было почти не разобрать. – Там зазубрины – ты мне руки оторвешь. Я умираю – главных следов их казни так просто не разглядишь. Так дай мне умереть без лишних мук. Прости – надо было предупредить, что он поджидает в темноте – но эта треклятая спица… Даже крикнуть не мог. Он услышал, как ты приехал, и приготовился… Зеркала… Их снасть всегда при них… Снасть для иллюзий… обмана… и убийства. Дай виски, быстрей! На той полке!
Огненная жидкость обожгла изуродованный язык так, что Брукмэн зажмурился, но голос его зазвучал тверже, а налитые кровью глаза заблестели.
– Я расскажу тебе все, – выпалил он. – Моя жизнь кончена… Так ты позаботься, чтоб им это с рук не сошло… Сотри их с лица земли! До этого момента я не нарушил клятву. Даже когда угроза смерти нависла надо мной, я думал, что смогу оставить их в дураках. Будь прокляты их черные души, я больше не стану хранить их тайну! Молчи, не спрашивай ни о чем – слушай!
Как ни странны истории, что срываются с уст умирающих с последними вздохами, не бывало среди них истории поразительнее той, что довелось услышать Эммету Глэнтону в залитой кровью гостиной, где скалилось у тлеющего камина черное лицо мертвеца, от распятого на столе, умирающего старика, чей изувеченный язык раскрывал перед ним мрачные тайны под стоны черного ветра за дребезжащими стеклами.
– В юности жил я совсем в другой стране, – с трудом говорил Джон Брукмэн, – и был полным дураком. По собственной глупости и влип в это дело – вступил в секту дьяволопоклонников, Черных Братьев Аримана. И не понимал, кто они такие на самом деле, с какими ужасами связала меня моя собственная ужасная клятва, пока не стало слишком поздно. Нет нужды рассказывать об их целях и задачах – их нечестивость выше всякого понимания. Но была в них одна черта, не свойственная большинству подобных сект. Они веровали искренне. Фанатично. Они поклонялись этому демону, Ариману, так же ревностно, как и их дикие предки. И приносили ему человеческие жертвы. Ежегодно, в эту самую ночь, между полуночью и рассветом, на горящий алтарь Аримана, Владыки Огня, кладут юную девушку. На раскаленном алтаре тело ее обращается в пепел, и выкрашенные в черное жрецы развеивают этот пепел по ветру.
Я стал одним из Черных Братьев. На груди моей выкололи несмываемый символ Аримана, символ Ночи – черное безглазое лицо. Но, в конце концов, я не смог вынести всей мерзости их ритуалов и бежал. Перебрался в Америку, сменил имя. Кое-кто из родных уже жил там – та ветвь нашей семьи, к которой принадлежит Джоан.
Прошло девятнадцать лет, и я решил, что Черные Братья забыли обо мне. Я не знал, что отделения этой секты есть и в Америке, в тех кварталах больших городов, что кишат иностранцами. А следовало бы знать, что они никогда не забывают ни о чем. И вот однажды я получил шифрованное письмо, разбившее все мои иллюзии вдребезги. Они не забыли обо мне, выследили, отыскали – и разузнали обо мне все. И, в наказание за измену, в этом году решили принести в жертву мою племянницу, Джоан.
Это само по себе было скверно, но в настоящий ужас меня привело другое. Я знал: жертвоприношению сопутствует еще один обычай. С незапамятных времен Черные Братья предают смерти мужчину, ближайшего родственника той, что избрана в жертву – отца, брата, мужа – ее «хозяина», согласно их ритуалу. Частью – из-за какого-то темного фаллического предрассудка, частью – из практических соображений: врага нужно уничтожить, ведь покровитель девушки наверняка будет искать мести.
Я понял: Джоан мне не спасти. Она была обречена. Но
