Люди работают.
Они сыты. Они в безопасности. Они счастливы. И хотя по-прежнему есть граница между внутренними и внешними кругами, эта часть города, которая прежде напоминала место военных действий, сейчас прекрасна (я бы сказала, процветает). Мы проходим мимо места, где раньше была глубокая воронка, по краям которой накренившись стояли ветхие дома. Лэчлэн однажды говорил мне, что здесь было восстание. Бедняки взялись за оружие и попытались отвоевать свои права на работу и питание. Центр подавил их, жестко и беспощадно. Никто не помнил об этом, кроме вторых детей. Но даже Ларк не слышала о восстании – это случилось до нашего рождения, и только вторые дети, которым за двадцать, отчетливо помнят отголоски взрывов и клубы дыма. Сейчас от воронки, по которой я скатилась, когда зеленорубашечники палили по мне, не осталось и следа. Дорога гладкая, никаких обломков. Все здания целые. Более того, кажется, как будто они построены очень давно.
Я совершенно растеряна и спрашиваю об этом у Ларк.
Она оглядывается.
– Кажется, я припоминаю, – говорит она. – Хотя, честно говоря, я не часто появляюсь во внешних кругах.
– Но здесь все было по-другому, – не отступаю я. – Здесь было грязно и опасно, помнишь?
Что значит, она не ходит во внешние круги? Она пришла оттуда и возвращалась туда, выполняя работу вместе с секретной группой «Черта», которая должна была объединить бедных и богатых.
Ларк скептично смотрит на меня.
– Просто ты тогда впервые увидела бедность, – говорит она. – Тебя долго скрывали, а потом ты находилась только во внутренних кругах, поэтому вне их тебе было крайне непривычно.
Нет, хочу ответить я. Это, конечно же, отличается от элитных районов, но сейчас люди выглядят счастливыми и… нормальными. Это совсем не то пугающее место, которое я помню. Может, со мной что-то не так? Почему мои воспоминания не сходятся с реальностью? Или наоборот, я помню все как было на самом деле, а Ларк – нет?
Я не знаю, как поступить сейчас, поэтому стараюсь больше не думать об этом. Найти Лэчлэна – вот что главное.
Но в голову лезут мысли, правда ли эпилепсия Ларк предотвращает манипуляции с мозгом, которые Центр проводит на людях с линзами. Может быть, она понимает мир лучше, чем большинство… И все же они могут добраться до нее каким-нибудь другим образом. Я украдкой слежу за ней, когда она идет. Я полностью доверяю ей. Но может ли она быть опасной, сама того не зная? Как вообще доверять друг другу в мире, где правительство может изменить твое сознание?
Лэчлэн мог выбраться где угодно по обширному периметру Эдема. Должно быть, это глупая затея, идти за ним. Он с легкостью нашел меня, когда я была снаружи среди гигантских искусственных бобовых стеблей, и сказал, что иногда прятался в фальшивом лесу. Он может быть где угодно. Возможно, стоит попытаться найти его в том же месте, где проходила я, и если повезет, увидеть то же, что видела я. Поэтому мы продолжаем идти тем же путем, минуя забегаловку, где я однажды встретила Лэчлэна переодетого в бродягу.
Только это уже не то место, где бедняки получают безвкусную постную еду. Теперь это ресторан. На рекламной доске у входа можно узнать о меню и не слишком высоких ценах. За столиками на трассе полно людей, похоже, они на обеденном перерыве и перекусывают очередной добротной порцией какого-то дешевого блюда.
Это все так… обыденно.
Хозяйка видит мое замешательство и предлагает мне с друзьями занять столик.
– Нет, – начинаю я смущенно, а потом вдруг решаюсь спросить: – Вы знаете мужчину, молодого парня или старика с тростью, которые помогают нищим в этом круге?
Она озадаченно смотрит на меня.
– Нищим? В Эдеме нет нищих.
Я ухожу, прежде чем она скажет что-нибудь еще. Не хочу вызывать у нее подозрений вопросом, который и правда мог бы показаться странным. Неужели в Эдеме нет нищих?!
Ларк видит мое замешательство и пытается успокоить:
– Не переживай, возможно, ты была здесь до того, как в твою память вмешались. То, что ты помнишь нищету, – это странно, зачем Центру помещать в тебя такие воспоминания? В конце концов, в Эдеме нет нищих.
Я задерживаю дыхание. Она почти слово в слово повторяет то, что сказала хозяйка ресторана. Как будто они обе читают по бумажке. Мы доходим до очередного знакомого места – Стены отречения от цивилизации, которая существовала до Эдема. Это груда вещей из другого мира, в которой смешались бетонные балки, ржавая арматура, устаревшая электроника и другие штуковины, назначение которых мне до сих пор непонятно. Может, эти вещи и были нужными давным-давно, когда люди верили, что они правят Землей. Сейчас Экопан управляет всем в нашей жизни, начиная от потребления кислорода и заканчивая приемом пищи и воды – это делается, чтобы убедиться, что у нас есть все необходимое. Ничего не стоит на месте, все, что мы используем, перерабатывается. Компьютерная программа и ее боты заботятся обо всем. Наши жизни никак не влияют на планету.
До Гибели Земли люди нуждались в каких-то странных и неэффективных устройствах только для того, чтобы жить своей повседневной жизнью. Сейчас все эти артефакты здесь, в стене. Мусор из нашей прошлой жизни, который защищает нас в этой.
Защищает… или держит в заключении?
Я не могу ошибаться. Я знаю, что видела. У Стены отречения нет охраны. Да и зачем, когда за ней таится смерть? По крайней мере, все так считают. Конечно, были и те, кто перебирался через нее, чье любопытство превосходит чувство самосохранения, или такие, как Лэчлэн, живущие на обочине, которым нужно место, чтобы спрятаться.
Даже мусор кажется каким-то… свежим. До этого было явно видно, что местные годами подбрасывали сюда свой мусор. Но сейчас ничего не осталось – все без сомнения отправлено на переработку. Все, что осталось, – это артефакты, и они делают это место похожим скорее на музей, чем на гору мусора.
Из-за этой перемены я с трудом нахожу место, где проскользнула в прошлый раз. К тому же моя жизнь тогда была в смертельной опасности, так что мне трудно вспомнить какие-то детали. Чем дальше мы заходим, тем больше я боюсь. Боюсь, что наши поиски, возможно, ни к чему не приведут – а это будет значить, что я ошибалась.
Я втягиваю воздух. В Подполье воздух наполняет запах только одного дерева. Если бы поблизости был лес, разве я не почувствовала бы что-нибудь? Деревьев, цветов, почвы? Разве птицы не залетели бы сюда хоть раз? Разве какое-нибудь упорное насекомое не смогло бы перелететь через пустыню?
Ничего. Никаких запахов, никаких признаков жизни, кроме человека.
– Вот здесь… по-моему, – говорю я.
Я вижу
