Ребенок потупился. Молчание тянулось, пока со щек, не по-детски впалых, начали срываться мутные слезы. Мужчина вздохнул и присел на корточки:
— Я не стал тебя обманывать, потому что ты должен знать — это стекло острое. То же самое должны знать и все, кто будет смотреть, как ты ходишь по осколкам. Иначе они не заплатят нам денег, понимаешь?
Мальчик не ответил.
— Но когда ты идешь по стеклу, ты не должен об этом думать. Ты должен просто идти, успокоиться и идти. Стекло удержит тебя и не порежет, если ты не будешь его бояться. Оно поранит тебя, только если ты этого сам захочешь… Понимаешь?
— Нет, — проговорил мальчик, но слезы на грязной мордочке уже высохли.
— Если ты будешь ждать, что оно порежет тебя — оно тебя порежет, — повторил факир. — Но если ты просто не будешь об этом думать, ничего не случится. Стекло будет держать тебя так же, как держит земля или трава. Все зависит того, о чем ты думаешь и во что ты веришь. Я слышал, в западных землях был факир, который ходил по воде.
— А ты можешь?! — спросил мальчик с восторгом.
— Даже не собираюсь, — отрезал мужчина. — Того факира убили за это. Люди боятся того, что кажется им слишком невероятным. Но в хождении по стеклам ничего невероятного нет. Смотри внимательно, я показываю тебе.
Факир занес ногу над дорожкой из битого стекла и спокойно поставил огрубевшую подошву на торчащий вверх осколок. Мальчик охнул, восторженно открыв рот; мужчина с улыбкой отвернулся и зашагал по дорожке на другой край поляны.
За спиной слышался шорох и сопение.
— Вот так! — дойдя до конца, факир развернулся.
Мальчик беспомощно брыкался, приподнятый над землей. Его без видимых усилий держал за горло старик с коричневой кожей. Щетинистая его шевелюра была так же бела, как и одежды. В облике старика было что-то странное, вполне оправдывающее ехидную ухмылку.
— Проходил мимо и услышал, как ты рассуждаешь, о чем надо и о чем не надо думать, когда ходишь по стеклам, — голос пленителя был слегка визгливым, но не по возрасту звучным. — Дай, думаю, полюбуюсь… Пройди по этим стеклам еще раз, факир. Только имей в виду: если поранишься, я съем этого мальчишку.
Ребенок замычал и затрепыхался сильнее, но сник, придавленный покрепче.
— Съешь? — переспросил факир.
— Сырым сожру, — подтвердил старик и захихикал. — Как оно выйдет теперь, когда ты знаешь, что одна неверная мысль — и мальчишке конец?! Попробуй не думать о белой обезьяне! — он несколько раз подпрыгнул с такой легкостью, словно держал тряпочную куклу, а не обмякшего мальчишку. Из-под белого одеяния, на котором грязные детские пятки отчего-то не оставляли следов, словно мелькнул кончик длинного хвоста.
Мужчина уставился отрешенным взглядом на это белое одеяние и поставил ногу на дорожку из осколков. За ней другую. Шаг, еще, третий…
Под ногами что-то зашипело. Ухмылка на лице старика расплывалась все шире.
— Посмотри под ноги, факир! Проверь, по чему ты идешь, — посоветовал он.
Факир снова и снова переставлял ноги, не глядя вниз.
Старик выпустил горло мальчика. Он тяжело шлепнулся наземь, дернулся было в сторону, но замер, придавленный ногой старика. Глаза ребенка расширились.
— Учитель! — выкрикнул он. — Там… — трясущийся палец указывал факиру под ноги. Мужчина шагал вперед, не отводя глаз от белого одеяния старика. Ближе, ближе…
— Отпусти мальчика, Сунь Укун! — выкрикнул он, крепко ухватив край белого одеяния. Ухмылка старика поблекла.
— Узнал, значит… Конечно, отпущу, как обещал — если твои ноги невредимы!
Факир молча показал сначала одну, потом другую крепкую подошву. Они оказались ярко-малинового цвета, но удивляться было не время.
— Гляди ты, — буркнул старик, — и правда, хороший факир… Был. Я честный, мальчишку отпускаю. — Ребенок кубарем откатился в сторону. — Он ведь маленький… А ты большой. Вкусный!
И руки его зацапали факира.
— Открой кувшин, что лежит на той стороне поляны! — выкрикнул мужчина, отбиваясь. — Быстро!
Поляну наполнили пыхтение и топот борьбы.
— Я открыл! — прозвучал детский голосок. — А-а-а! Ой, мамочки, мамочки, змеи! Зме…
Его перебил звонкий визг. Схватка расцепилась, в одну сторону отскочил мужчина, в другую — большая белая обезьяна. Обезьяна, визжа, метнула один лишь взгляд туда, где в траве покачивали капюшонами рассерженные кобры, и исчезла.
— Стой на месте, — приказал мальчику тяжко дышащий мужчина. — Просто замри и не двигайся. Притворись деревом. Они сейчас уйдут.
Кобры, покачав капюшонами, скользнули в траву. Когда дыхание факира успокоилось, он велел:
— Теперь иди сюда… Придется новых змей ловить. Это был сам царь обезьян, Сунь Укун.
— Он правда мог нас съесть? — добежавший до факира мальчик обхватил его исцарапанную ногу, словно спасительную святыню.
— Мог. Он оборотень и любит злые шутки, — мужчина положил руку на детское плечо. — Только все обезьяны боятся змей. И даже их царь все равно остается обезьяной.
— У тебя под ногами, когда ты шел, что-то шипело и пузырилось. Как похлебка в котле, — сказал ребенок.
Факир посмотрел наконец на дорожку из осколков. Там, куда он ступал, стекло расплавилось. Он перевел взгляд на свои ноги и небрежно стряхнул несколько пристывших стеклянных капель.
— Я не пытался не думать о белой обезьяне, — пояснил он мальчику. — Наоборот, я только о ней и думал. Шел и размышлял, что это может быть за белая обезьяна, каковы ее повадки и чего она боится. Только поэтому мы оба целы. Ведь, надеюсь, ты не поранился, когда пересек дорожку из стекла по пути к кувшину?
Мальчик посмотрел на осколки, на свои грязные пятки — и улыбнулся.
Сунь Укун
Курица Раба (скриптор Дмитрий Висков)
В Гамбурге, куда я ездил по торговым делам, случилось мне познакомиться с негоциантом из Московии по имени Альфонзий Пьетрофф. Всю неделю моего пребывания в городе мы делили стол и кров в трактире Шметтерлинка, и вечерами развлекали друг друга рассказами о наших странах. Альфонзий нередко забывал немецкое наречие, изъясняясь на смеси русского и жестов. Благодаря сему, к концу недели я обрёл некоторое понимание его языка, благо Господь одарил меня к этому талантом.
В последний вечер перед отбытием домой Пьетрофф рассказал мне о курице раба. Это птица породы perstushka (от русского perst, то есть палец), типичная для Московии. И как-то снесла она золотое яйцо, чем несказанно удивила раба, которому принадлежала. Раб и его супруга пытались
