Она удивленно смотрит на меня, но потом придвигается ближе, чтобы наши колени касались друг друга, и поднимает другую руку.
Черт побери. Она собирается меня раздеть.
Меня наполняет ужас. Не могу дышать. Одной рукой она неловко пытается расстегнуть верхнюю пуговицу. Она шевелит пальцами другой руки, и я отпускаю ее. Обеими руками она легко справляется с пуговицами, а когда распахивает рубашку, я раскрываю губы, и мое дыхание учащается.
Ее рука приближается к моей груди. Она хочет дотронуться до меня. Кожа к коже, тело к телу. Собравшись с духом, используя опыт многолетнего контроля, готовлюсь к ее прикосновению.
Ана колеблется.
– Да, – шепчу я, подбадривая ее, и наклоняю голову набок.
Кончики ее пальцев легче перышка касаются моей груди и гладят там волосы. Страх подбирается к моему горлу, стягивается тугим узлом; не могу сглотнуть. Ана убирает руку, но я хватаю ее и прижимаю к своей коже.
– Нет. Мне так надо, – шепчу я через силу.
Я должен это сделать.
Я делаю это для нее.
Она прижимает ко мне ладонь, потом ведет пальцем линию к моему сердцу. Пальчики нежные и теплые, но они все равно обжигают мне кожу. Оставляют на мне следы. Я весь ее. Я хочу дать ей свою любовь, свое доверие.
Я твой, Ана.
Весь твой.
С трудом втягиваю воздух в легкие.
Ана ерзает, у нее потемнели глаза. Она еще раз проводит пальцами по моей груди, потом кладет руки мне на колени и наклоняется вперед.
Черт побери. Я закрываю глаза. Мне трудно все это выдержать. Я запрокидываю голову. Жду. И чувствую, как ее губы с огромной нежностью целуют то место, где стучит мое сердце.
Из меня вырывается стон.
Это сокрушительно. Это ад. Но это Ана, она здесь, любит меня.
– Еще, – шепчу я.
Она наклоняется и целует меня повыше сердца. Я понимаю, что она делает. Понимаю, где она меня целует. Она делает это снова и снова. Ее губы нежно касаются каждого шрама. Я знаю, где они у меня. Знаю с того самого дня, когда они появились на моем теле. И вот она делает то, чего не делал никто и никогда. Целует меня. Принимает меня. Принимает и эту мою темную сторону.
Она убивает моих демонов.
Моя храбрая девочка.
Моя красивая, храбрая девочка.
У меня мокрое лицо. Слезы затуманили мне глаза. Но я нахожу дорогу к Ане, обнимаю ее, запускаю пальцы в ее волосы. Поворачиваю к себе ее лицо и впиваюсь в губы. Чувствую ее. Наслаждаюсь ею. Жажду ее.
– Ох, Ана, – шепчу я с обожанием, лаская ее рот.
Я кладу ее на пол. Она берет в ладони мое лицо, и я не знаю, отчего оно мокрое, от ее слез или моих.
– Кристиан, пожалуйста, не плачь. Я серьезно говорю, что никогда тебя не оставлю. Мне очень жаль, если у тебя сложилось другое впечатление… пожалуйста, прости меня. Я люблю тебя. Я буду всегда тебя любить.
Я смотрю на нее и пытаюсь поверить в то, что она сказала.
Она говорит, что любит меня, что всегда будет меня любить.
Но она не знает меня.
Она не знает монстра.
Монстр недостоин ее любви.
– В чем дело? – спрашивает она. – Что это за тайна, которая заставляет тебя думать, что я убегу от тебя? Почему ты так уверен, что я уйду? Расскажи мне, Кристиан, пожалуйста!
Она имеет право знать. Иначе, пока мы будем вместе, тайна, секрет всегда будет преградой между нами. Она заслуживает правды. Что бы я ни думал, я должен сказать ей все.
Сажусь по-турецки, и она тоже садится, глядя на меня. Ее глаза округлились и полны страха, в точности отражая и мои чувства.
Она смотрит на меня с отчаянием. Ох, черт – это плохо…
– Ана… – Я замолкаю и тяжело вздыхаю.
Скажи ей, Грей.
Выкладывай все начистоту.
– Ана, я садист. Я люблю хлестать маленьких девушек с каштановыми волосами, вот как ты, потому что вы все выглядите как та проститутка – моя родная мать. Конечно, ты можешь догадаться почему.
Слова одно за другим срываются с моих губ с такой поспешностью, словно были давно к этому готовы и ждали много дней.
Ана остается непроницаемой. Тихой. Спокойной.
Пожалуйста, Ана.
Наконец она нарушает молчание и говорит тихим шепотом:
– Ты ведь говорил, что не садист.
– Нет, я сказал, что был доминантом. Если я и лгал, то это была ложь по умолчанию. Прости. – Я не могу смотреть на нее. Мне стыдно. Я гляжу на свои ногти. Как это делает она. Но она молчит, и я вынужден поднять на нее глаза. – Когда ты задала мне этот вопрос, я рассчитывал, что между нами будут совсем другие отношения, – поясняю я.
Это правда.
Глаза Аны широко раскрываются, и внезапно она закрывает лицо руками. Она не может смотреть на меня.
– Значит, это правда, – шепчет она, а когда убирает руки, лицо ее белее мела. – Я не могу дать то, что тебе нужно.
Что? Нет. Нет. Нет. Нет. Ана. Нет. Ты можешь. Ты даешь мне то, в чем я нуждаюсь. Пожалуйста, поверь мне.
– Кристиан, я не знаю, чему верить. Все так неприятно, – говорит она сдавленным от эмоций голосом.
– Ана, поверь мне. После того как я наказал тебя и ты ушла от меня, мой мир переменился. Я не шутил, когда сказал, что буду избегать тех ощущений. Когда ты сказала, что любишь меня, это было словно откровение. Никто и никогда прежде не говорил мне этого, и мне показалось, будто я что-то сбросил с себя – или, может, ты сбросила это с меня, не знаю. Мы с доктором Флинном до сих пор спорим об этом.
– Что это значит?
– Это значит, что я не нуждаюсь в этом. Уже не нуждаюсь.
– Откуда ты знаешь? Как ты можешь говорить с такой уверенностью?
– Я просто знаю. Мысль о том, чтобы причинить тебе боль… любую настоящую боль… мне отвратительна.
– Я не понимаю. А как же линейка, и шлепанье, и та эксцентричная фигня?
– Я говорю про тяжелый секс, Анастейша. Ты бы видела, что я могу делать палкой или плеткой.
– Что-то мне не хочется.
– Знаю. Если бы ты хотела, то хорошо… но ты не хочешь, и я это принимаю. Я не могу заниматься этим с тобой, если ты не хочешь. Я уже не раз говорил тебе, что все в твоей власти. А теперь, когда ты вернулась, я вообще не чувствую в этом потребности.
– Значит, когда мы встретились, ты этого хотел?
– Да, несомненно.
– Кристиан, каким образом твоя потребность могла просто так взять и пройти? Типа того, что я что-то вроде панацеи, и ты излечился? Я не понимаю.
– Я бы не назвал это «излечился»… Ты мне не веришь?
– Я просто считаю, что это невероятно. Это разные вещи.
– Если бы ты не ушла от меня, я бы, возможно, не
