Крышка бензобака откинута, из желоба торчит горящая тряпка. Выдергиваю тряпичный комок, воняющий спиртом. Пальцы обдает жгучей болью.
Из подъезда высыпали людские силуэты. Никто не помогает. Все садятся в свои машины и отгоняют подальше. И лишь кто-то один также борется с огнем, бок о бок, кричит и бегает с ведром, заливая воду внутрь салона.
Раздаются громкие сирены. Давит уши. В глаза и нос попала горчица.
Что-то обвило шею, крепко сжало и потащило вбок. Дышать нечем. Ничего не вижу, толкаюсь локтями, подпрыгиваю, пытаюсь вырваться, но никак.
Краем глаза вижу, как того, другого, моего помощника, скрутили двое в касках и тащат за шкирку к подъезду. Тот истерично вопит и размахивает руками. Пустое ведерко упало и покатилось по тротуару.
Сижу на бордюре.
По мокрому асфальту червями распластались шланги. Дымит обожженный металлический кузов. Рядом мужик — держится за голову и рыдает. К нему подходит женщина и пытается утешить, но ее дрожащий голос только усиливает нервозность.
Мужик поднимает на меня перекошенное лицо, и я узнаю в нем соседа. Того самого, что живет за стеной; чья дверь выходит прямо к моей двери, и мы еще никогда не здороваемся. Но не тот сосед, что слева, а другой, по правую сторону, который ютится с детьми в однокомнатной квартире, ну, тот, что ездит на поддержанном «галанте» и при удобном случае занимает мое парковочное место.
Поднимаюсь. Шаркая тапками, огибаю стену высотного дома. Выхожу на детскую площадку, где на газоне в кромешной темноте, рядом с большим деревянным мухомором, блестят очертания моего доджа.
Выдыхаю.
Все вокруг летит в пропасть. Моя жизнь трещит по швам. Сегодня додж должен был сгореть. Но каким-то чудом автомобиль уцелел.
Возвращаюсь в квартиру, пустую и тихую. На часах без восьми четыре. Свет в ее комнате не горит.
Полина даже не вышла, не поинтересовалась в чем дело.
Будто во дворе каждую ночь горят машины.
ДРУЖБА
Июльской пятницей я поехал забрать жену у метро. Подвыпившую, около полуночи, а ее след простыл. Опросил таксистов. Сказали, села в белый джип. А один из них, смуглый и коренастый, добавил:
— …с рисунком кинжала на капоте.
Долгими нескончаемыми часами я колесил по району. Изъездил все дворы. Умоляюще бросался к прохожим, показывал фотографию. Люди отскакивали как от чумного, сторонились — никто не пытался помочь.
На чугунной оградке у ларька сидел мужик и пил из горла.
— Какая красавица, — говорит. — Пойдем, вместе поищем.
Он был пьян и бесполезен. Но мне не хотелось оставаться одному.
— Хороший у тебя додж, — закуривает тот на соседнем сидении.
— У меня здесь не курят, — кручу руль, осматривая пустой тротуар.
— Да ладно, расслабься. На, затянись.
Протягивает папиросу, грубую и без фильтра.
Отказываюсь.
— Повар, — представляется тот и присасывается к стеклянному горлышку.
После этой ужасной ночи мы с Полиной разъехались. Не мог я. Не хватало мужества заглянуть ей в глаза.
На какое-то время я поселился у Повара. На самом деле его звали Вася, а Повар — потому, что закончил техникум по профессии повар. Но не работал он поваром, и вообще не работал, а был спиногрызом, сидящим на шее у престарелых родителей.
Год назад Васю бросила жена, которой захотелось другой жизни. Более яркой, чем жизнь жены повара. И она променяла Повара на юриста. Конечно, юрист ведь — не повар. С тех пор Вася не просыхает. Обитает в пьяном угаре: просыпается в полдень и пьет, якобы сглаживая похмелье, а это запускает очередной виток порочного цикла.
К Повару обычно испытываешь либо жалость, либо отвращение. Что же касается моего отношения, эх… даже не знаю. Не будь Васи, этого тошнотворного примера перед глазами, наверняка я сделался бы таким, как он, даже хуже. А так, еще каким-то чудом держусь.
Жить с Поваром грустно и противно. Противно и грустно жить с Поваром. С Поваром грустно и противно жить. И вообще, вряд ли это крысячество можно назвать жизнью. Ютились мы в затхлой комнатушке в десять квадратов, где на стене растянут изъеденный молью ковер. По паркетному полу, куда не поставишь ногу, катаются бутылки. Многие из них в итоге застревали в выемках от выпавших дощечек. На пыльном подлокотнике дивана стояла пепельница — пустая банка от шпрот, набитая окурками. Весь этот ежик вонял рыбной кислятиной. В углу, среди груды барахла и старых трусов, сгорбился засохший кактус.
Полина подала на развод.
Мне не хотелось до последнего верить. Надежда еще теплилась. Казалось, вот-вот появится волшебник на единороге, потрясет за плечо и разбудит. Тогда все вернется на свои места, станет как прежде.
Но развод состоялся.
Сразу же после этого я потерял бизнес. Ну как потерял — его отжали, самым гадким образом. Кто-то предал меня. И я утратил доверие ко всем.
Почему-то когда человек падает, остальные стремятся его подтолкнуть. Кажется, в этом городе все, вплоть до подвальных крыс, читают Ницше.
Сойти с ума. Происходящее — лихорадочный бред. Это чужая жизнь. Меня запихнули в шкуру полного неудачника!
Вскоре мой автомобиль подрезала «газель». Зацепила рельсом с грязными стоп-огнями, выбив доджу правую фару. Водила-таджик, болтавший по телефону, вышел и пожал плечами. Хотелось заорать ему в лицо: «Ну почему я?!».
Ответы на вопросы я искал в квантовой физике. Попутно читал Кастанеду.
Вася заметил, что лучше б я пил.
* * *Наступила холодная осень. Такая холодная, что крысы сожрали клубни растений на клумбе перед домом. Стало ясно, что весной цветы не взойдут. Любимое лакомство грызунов — луковицы тюльпанов. Крахмальные и сахарные, луковицы особенно хороши в запеченном виде, но крысы, естественно, об этом не знают.
Покончив с растениями, зубастые твари приноровились лазить по ночам под капоты машин. Когда мотор еще теплый. Там, в горячем сердце автомобиля, они размножаются, как черви, и обгладывают изоляцию проводов. Периодически крысу убивает током. Об этом ты узнаешь лишь на следующий день, когда из-под капота пробивается запах шашлыка: волосатое тельце запеклось на кипящем моторе мощностью сто сорок девять лошадиных сил.
Выбрасывая обугленный труп, можно уловить нотки тюльпанов, запекшихся в крысиных кишках.
Температура в городе падала постепенно, каждый день на полградуса. По вечерам мы с Поваром сидели за домом на детских качелях. Лузгали семечки, сплевывая в темноту приставучую шелуху.
— …и затем обвинила в измене. Представляешь, нашла у меня в машине женскую сережку! А я, разумеется, и знать ничего не знаю. До этого Полина утверждала, что от меня духами пахнет, и не обычными духами, а «этой бесстыдницы Насти», моей подчиненной. Вот как такое можно унюхать?
Пожимаю плечами.
— Машину десять раз в химчистку отдал, и все равно что-то находила. Я до того привык оправдываться, что подумал: а что, если жена права? Ведь улики-то убедительные! Что, если я на самом деле ей изменял? Только не помню. Вообще-то, у меня память идеальная. Но наверняка тот я, оказавшийся в этом новом говенном мире — у него есть свое прошлое, отличающееся от моего.
— Че?
— Вселенная сдвинулась, ты разве не видишь? Мы теперь в новом времени и пространстве.
Вася смотрит непонимающе.
— Ну, на сервере мапа сменилась. Был раньше «де даст», а сейчас «де нюк».
— А-а, — кивает.
— Солнце светит иначе. Помню такое теплое, желтоватое солнышко. А сейчас, что за белая
