Вот. Хижина. Наконец-то! Чуть-чуть.
Ноги липнут. Вязнут в жиже, словно пчелиные. Гребу руками. Болото засасывает, проглотило уже по самую грудь. Доносится кваканье лягушек. Стараюсь расслышать цикад, но их нет! Жижа твердеет, цементируя конечности — не пошевелиться.
Перед глазами появляется огромная лягушка. Противная. Самая гадкая из всех. Шея, покрытая язвами, выпячивается и сдувается. По склизкой коже перетекают черные узоры. Голова кругом. Сердце царапает грудь. Кричу, но рот забит корнями и торфом.
Проклятая жаба запрыгивает на макушку. Глаза окончательно уходят под землю. Давящая невесомость. Удушье.
В аспидной черноте висят звезды — наклеены на школьную доску. Дует ветер, и звезды тихонько покачиваются. Разбалтываются и отпадают, одна за одной. Блестящими перышками сыпятся из бездны. Тишина падающего снега. Ловлю ртом, на вкус — снежинки. Стою, словно ящерица, прибивая языком ледяных мух.
Чувствую приветливый луч смеха. Оборачиваюсь. Кто-то тянется ко мне: размытый силуэт, наполненный светом. Сияющий женский образ — такой родной, любящий, материнский. Пытаюсь дотянуться, всеми силами дотянуться. Не выдерживаю нахлынувшую печаль и плачу.
Трясущееся веко поднимается. Перед глазами рваная циновка. Струи света, просочившись сквозь стену, набросали на грубый пол белые пятна. Поднимаю растопыренную пятерню, загораживаясь. На кончики пальцев ложатся пылинки.
Кое-как дотягиваюсь до фляги, и жадно глотаю теплую воду. Собираюсь с силами, выползаю из хижины.
Солнце катится за соседнюю гору, знаменуя окончание неизвестно какого дня. Глубоко вдыхаю запахи, вдыхаю шелест деревьев и магию оранжевого неба. Вслушиваюсь в сумрак зарослей. Кусаю ветер — тот весело побежал, запутавшись в ветках; сорвал сухой лист папайи и скрылся за склоном.
Развожу огонь, кипячу чай.
Осматриваю правую лодыжку: раздута, но здоровый цвет возвращается. На внешней стороне голени две затянувшиеся багровые точки, в сантиметре друг от друга — змеиная отметина.
Темнота сгустилась, будто в воздух насыпали заварку.
Шумят насекомые. То там, то сям повизгивают птицы.
В чайном воздухе вспыхивают огоньки, заполняя пространство перед хижиной магическим мерцанием. Мне никогда не доводилось видеть светлячков, но я в точности знал, что подобная сцена уже происходила. Неизвестно где, с кем и когда. Каждая клеточка во мне понимала это.
Желтым персиком набухла луна. Волнисто отражается в бамбуковой чашке, согревающей ладони.
Осторожно касаюсь губами, целуя луну. Глубоко и смачно вдыхаю. Во рту горячо и свежо, на языке подрагивает единственное слово: «Благодарю».
Долго-долго я сидел на пороге хижины, среди толпы светлячков.
Затем собрал вещи и до рассвета отправился в путь. Изъеденные мышами лямки рюкзака легкой тяжестью давили на плечи.
ПРОШЛОЕ
Кх-рх-кх-р-х. Черная рука со скрипом, один за одним, двигает стулья к стене. Торчащие из плинтуса петли обхватывают задние ножки, фиксируя. Стулья беспомощно повинуются, напоминая овец для жертвоприношения.
— Так это, получается, тебя ужалила змея?
— Да… и нет, — мужчина осторожно взглянул на военного, затем наклонился вперед. — Змеи просто так не жалят.
— Тогда что, если не змея?
— Что-то еще.
— Не понимаю, что еще?
— Не важно. Всегда есть что-то еще.
Чилийка откинулась на спинку стула, скрестив руки.
— У каждого в жизни происходит свой укус, — заговорил мужчина. — Когда понимаешь, что не можешь больше жить, как прежде — невозможно! Ты либо умираешь, либо встаешь на новый путь. При этом ты в обоих случаях умираешь, ясно?
Кх-рх-кх-р-х.
Закончив со стульями, сержант встал в темноту угла. Стрелка на часах медленно-медленно пересекла очередную отметку. В статической обстановке воздух потрескивает. Сквозь металлические балки и сварочные швы волнами бегает вибрация.
Женщина, освещаемая тусклой лампой:
— Как-то не по себе, — поднимает взгляд на давящий потолок, — будто мы заперты в клетке.
— Единственная клетка — в голове. Так говорит Кру.
Мужчина сделал глоток из чашки и продолжил:
— Чистое сознание не ограничить стенами. Даже такими прочными, как эти.
— А что если оно нечистое, сознание?
— Тогда мы действительно в клетке.
Взяв салфетку, он вытер уголок губ.
— Да вообще, кто этот Кру? — не выдержала женщина.
— Забудь, — быстро скомкав бумажку.
Оба замолчали, допивая остывший чай.
* * *Мы познакомились с Кру, когда я скитался по грязным улицам Бангкока. Та встреча на мосту перевернула все, подарив спасительную надежду.
В сущности, Кру не является именем, и дословно обозначает “мастер”. Внешность Кру не укладывалась в представление о том, как должен выглядеть учитель. Но я сразу ощутил, что передо мной стоит необычный человек. Личность Кру моментально очаровала меня.
Вместе мы отправились в горы. Долгое время пробирались сквозь джунгли, огибая кудрявые склоны и острые бивни обрывов, пока не встретили скривившуюся хижину. Заросли сожрали и наполовину переварили бамбуковую лачугу. Внутри обжились мохнатые пауки, развесив липкие прозрачные тюли.
Хижина опиралась на столбы, застыв горбатой многоножкой. В дюжине шагов от задней стены располагался небольшой утес, а дальше склон нырял резко в пропасть, открывая вид на шершавые горы, зелеными волнами убегающие к горизонту. Небольшой пятачок вокруг хижины казался горизонтальным, но стоило приглядеться, дух перехватило от осознания, что это — лишь точка на гигантской кривой. А мы — два муравья, букашки, ползающие по исполинской волосатой спине.
Четыре полных дня взмахами мачете мы высекали из зеленой бесформенности четкие очертания, пробивали тропинки. Укрепили хижину свежим бамбуком и веревками.
Мышцы налились пульсирующей болью, на плечах повисли чугунные доспехи. Ноги ныли от постоянного движения вверх-вниз.
Я с трудом поспевал за темпом Кру. Несмотря на небольшой рост и габариты, мастер демонстрирует выносливость слона: будто невидимая сила управляет каждым совершенным взмахом.
Ночью на горы опускается морозное дыхание. Тягучий воздух обжигает легкие, вызывая кашель. Холод проникает в спальный мешок, ложится рядом, в обнимку, притворно и гадко, как склизкая рептилия. С приходом темноты джунгли меняются: сбрасывают дряхлую кожу, превращаясь в какую-то жуть. Отовсюду доносятся шорохи. Ветер разъяренной макакой прыгает со склона на склон, срывая ветки и листья. Орут насекомые и птицы, разбросанные по камерам пыток. А отдельные звуки, механические и барабанящие — не с этой планеты! Разум не в силах разъяснить их природу. Эта ночная какофония подолгу заставляет лежать с открытыми глазами. Чувство, что тебя, совершенно нормального, заперли в психушке.
Тяжело осознать, в какой реальности я оказался. Изо дня в день захлебываюсь в болоте переживаний. Сны настолько живые и настырные, что всякий раз просыпаюсь со слезами. Дрожа, выбираюсь из хижины, облитый, насквозь испачканный воспоминаниями. После чашки крепкого чая эмоциональный озноб высыхает, но что-то неизлечимое продолжает зудеть весь остаток дня.
Интенсивность снов поначалу я связал с отсутствием электричества и магнитного излучения. Затем стало ясно, что само место здесь странное — полное пугающих явлений. Со временем я бросил попытки что-либо объяснять и решил полагаться на интуицию, ведь джунгли не взаимодействуют на языке логики.
Кру говорит, что джунгли — это лужа, в которую я встал, вызвав возмущение. Потребуется время, чтобы
