— Дорогой Бруно, — прервал молодого человека Иоганн, — не можете ли вы на некоторое время отложить ваши хвалебные гимны этим травоядам, так как в настоящую минуту они садятся за свой вегетарианский обед; здесь, как вы и сами знаете, к столу не приглашают, а я чувствую настоятельную потребность хоть чем-нибудь наполнить свой желудок.
Действительно, покончив с рассматриванием полученных подарков, туземцы уселись уже вокруг корзины с провизией, а потому наши путешественники, по совету Иоганна, без дальнейшей церемонии поспешили присоединиться к ним, что не только не вызвало со стороны хозяев какого-либо неодобрения, а наоборот, было принято за самый естественной поступок.
С тяжелым вздохом опустил Иоганн руку в глубокую корзину и к удивлению своему вытащил оттуда кусок какого-то корня около фута длиной, а толщиной в обыкновенную свечу. С болезненно-грустной улыбкой глядел он на это «блюдо» и наконец, обратившись к хозяину, спросил:
— А что, это дерево тоже можно есть?
— Да, да, — успокоительным тоном отвечал тот, — можно, нужно только снять кожу.
Бедный Иоганн ничего не возразил на это объяснение и с покорностью мученика принялся ощипывать тонкую кожу растения.
— Ну что, Иоганн, каково это на вкус? — улыбаясь, спросил Ганс.
— Дорогой Ганс, — отвечал тот, — это напоминает нечто среднее между брюквой и капустной кочерыжкой; в белом сладком соусе это было бы, пожалуй, недурно, но в сыром виде… для цивилизованного… а впрочем, Бруно, — обратился он к молодому человеку, который в это время, наклонив корзинку, отыскивал что-нибудь для себя, — а впрочем, поищите-ка мне еще одну такую палку…
После обеда хозяева снова обратили внимание на состояние здоровья своих гостей и посоветовали им отдохнуть. Действительно, Курц, Бруно и особенно Иоганн, хотя и оправились немного, но все же чувствовали себя плохо, а потому решили сейчас же последовать совету заботливого хозяина. Расположившись в тени дерева, они наполовину зарылись в песок и скоро уснули, оберегаемые хозяином и его старшим сыном, которые, усевшись шагах в десяти от них, с новым интересом принялись рассматривать диковинные корзины.
Ганс, чувствовавший себя значительно лучше других, не пошел спать и остался с хозяйкой и детьми, которые, со всех сторон окружив мать, просили, чтобы она рассказала им о том, «что было прежде». По тону их усиленной просьбы Ганс понял, что это была одна из их любимых сказок, а потому и сам не прочь был послушать ее, зная, как потом обрадуется ей дядя Карл.
— Ну хорошо, хорошо, — ласково отвечала мать, сдаваясь на упрашивания детей, — садитесь и слушайте.
Детишки мгновенно успокоились, мальчики поместились у нее с боков, а девочка приютилась на коленях матери, где улеглась в очень удобной позе. Таким образом приготовились они насладиться тем самым удовольствием, которое сто тысяч лет после них испытывают дети и наших времен, когда могущественная фея-фантазия приподымает перед их широко раскрытыми глазенками таинственную завесу, за которой скрывается сияющий, волшебный и очаровательный мир, — мир чудес и подвигов, страшных злодейств и необычайной добродетели, одним словом — мир, в котором есть все, кроме обыденной жизни и обыкновенного человека…
— Ну, дети, слушайте! Расскажу я вам, как в этом самом лесу, в котором живем теперь мы, — жили когда-то другие люди! Тогда были они не такие маленькие, как мы, а большие, большие, — такие большие, как ваш отец да еще и ваш брат! Одним ударом камня могли они убивать тех «больших чудовищ», которые жили тогда в здешних реках, и у которых было такое тело, что в нем мы могли бы сделать себе жилище, а шея на этом теле была такая, как наш большой змей, только голова на этой шее была еще страшнее, — глаза еще злее, — зубы еще острее…
Ох, дети, дети! какие страшные были эти чудовища! Они убивали больших людей и ели их так, как мы едим наши плоды… Да, теперь нет уже здесь ни таких людей, ни таких чудовищ. Они ушли из наших лесов далеко в разные стороны, и вот как это случилось.
Один раз, собрались все чудовища для того, чтобы сразу убить всех людей, которые всегда мешали им жить. Пришли с ними и другие страшные звери, — такие, какие теперь тоже не живут уже здесь; пришли и птицы, у которых крыло было больше вашего брата; пришли змеи, такие длинные, как поваленное ураганом дерево. Все они пришли, — чтобы убить людей, которые всегда убивали их, так же как и мы всегда убиваем наших чудовищ. Но люди узнали об этом. Они тоже собрались все вместе. Вот потому-то и была тогда по всему нашему лесу кровавая, долгая битва.
Ох, дети, как долго бились тогда враги и как тогда было страшно!
Бой уже начался, когда солнце вышло на небо, а окончился он только тогда, когда солнце ушло за высокие горы. И вот ночью испугались чудовища людской силы и в темноте, когда ничего не было видно, они оставили здесь своих убитых и потихоньку ушли далеко, далеко, вон в ту сторону. Но и люди тоже испугались чудовищ. Они тоже оставили здесь своих убитых и ушли далеко, далеко в другую сторону. С того дня и те и другие боятся приходить сюда и живут далеко отсюда, в разных сторонах земли. Так и нет теперь здесь больших людей и больших чудовищ, только в земле лежат здесь их кости, которые может видеть всякий человек, если он…
Поднявшись порывистым движением с колен матери, девочка вдруг прервала ее рассказ. В глазах ребенка светилось какое-то беспокойство; она нервно поводила своей головкой, ноздри ее раздулись и она, как маленький зверек, беспокойно втягивала ими окружающий воздух.
В тот же миг беспокойство ее передалось и всем остальным.
Ганс в недоумении глядел на эту перемену, решительно не зная, чем можно было бы объяснить ее. У него мелькнула было мысль, что, может быть, это не более, как действие сказки, но, случайно взглянув на хозяина и его сына, он к удивлению своему увидел, что оба они, словно литые изваяния, неподвижно замерли в напряженных позах, а в глазах их холодным блеском стали светился недобрый, зловещий огонек. В немного приподнятой и отнесенной назад руке каждый из них сжимал по плоскому речному валуну, а взоры их были устремлены куда-то в одну и ту же точку.
Ганс чувствовал, что вокруг него происходит нечто странное, недоступное его европейскому пониманию и хотел было уже
