Приближалась минута их освобождения, и теперь даже дядя Карл, так охотно пребывавший среди доисторического человечества, невольно чувствовал радость при мысли о том, что, может быть, через несколько часов все они снова будут уже в привычной им культурной обстановке.
— Ну, господа, — сказал весело Ганс, любуясь на колыхавшуюся на воде лодку, — теперь, я думаю, мы можем приступить и к переправе.
Но едва успел он проговорить эти слова, как в лесу, со стороны их прежнего становища, послышался отдаленный треск ломавшихся ветвей под ногами, вероятно, многочисленной толпы, а до слуха, европейцев долетел и ее говор. С минуту все стояли молча, в недоумении поглядывая друг на друга.
— Эге, кажется, теперь нечего дремать, — вполголоса проговорил наконец Ганс, — живо за дубинки и в лодку!
Повторять эту команды ему, конечно, не пришлось, так как все четверо, захватив свои импровизированные весла, вскочили в корзинку и, осторожно отталкиваясь кольями, двинули ее вперед, не переставая с любопытством глядеть на берег в ожидании увидеть тех, кто пришел в эти места на смену прежним Обитателям этих лесов.
Действительно, не успели они проплыть и десяти метров, как на песчаной отмели уже показалась густая толпа.
И подлинно то были «другие люди», как называли их прежние туземцы. Смуглокожие, рослые и крепко сложенные, они были повязаны у поясов уже не листьями, а звериными шкурами; в руках у каждого из них были уже не простые, заостренные огнем колья, а короткие дубинки с прикрепленными на концах камнями. Не было у них и того открытого, непринужденного добродушия, которым отличалось вытесненное ими племя, и хотя они и не казались свирепыми дикарями наших времен, но все же в них была заметна какая-то неприятная, немного суровая сдержанность, которая сразу говорила, что племя это уже утратило ту простоту нравов и ту теплоту отношений друг к другу, за которые наши путешественники так полюбили прежних жителей этой страны.
— Ну, дядя, кажется, что этим угрюмым молодцам тебе недолго пришлось бы объяснять, — что такое обман, — проговорил Бруно.
— Скажи лучше, что они сами растолковали бы дяде, что это за штука, если бы к тому представился случай, — заметил Ганс.
Между тем, стоявшая на берегу толпа с необыкновенным любопытством рассматривала лодку, которая находилась теперь уже на середине реки.
— Ох, господа, — заметил Иоганн, усердно гребя своей палкой, — кажется, мы как раз вовремя покидаем эти места. Не нравится мне что-то этот народец, — уж что-то он очень мрачен… Эге! Да никак они собираются пуститься за нами в погоню!..
Действительно, среди пришельцев произошло вдруг некоторое движение, и передние ряды их вошли в воду. Эффект этого предприятия совершенно удовлетворил Иоганна, так как люди эти тотчас же выскочили обратно на берег и, хотя молча, но с необыкновенной поспешностью принялись обирать на себе присосавшихся пиявок, тогда как товарищи с удивлением окружили пострадавших. В восторге от такой неудачи, жестокосердный Иоганн даже приподнялся в лодке, чтобы лучше рассмотреть, что происходит на оставленном ими берегу.
— Удивительное дело, — продолжал он ораторствовать довольно спокойным тоном, так как чувствовал, что для пришельцев его особа недосягаема благодаря непроходимой реке, — замечаете ли вы, как терпелив этот народ? Ведь вот их там искусано, вероятно, с дюжину, а между тем мы не слышали ни единого крика боли. С вашего позволения, господин профессор, я посоветовал бы вам отметить черту этого народа…
Бедный малый не успел окончить своего совета ученому мужу, так как лодка, причалив к берегу, получила толчок и гастроном, потеряв равновесие, покатился в воду, откуда выскочил, оглашая окрестность жалобными воплями. К счастью, товарищи тотчас же освободили его от пиявок, и Иоганн, искусанный, но счастливый, бросился к куче платья, которое по-прежнему продолжало лежать там же, где около двух недель тому назад, было оставлено нашими друзьями.
— Надеюсь, господа, — весело говорил он, — что это мое последнее допотопное приключение. Теперь, ради Бога, скорее в Европу, в Нюренберг.
Вместе с Иоганном все поспешили к костюмам, и дядя Карл первым одел свои очки, а через пять минут все четверо снова превратились уже в европейцев и, стоя на берегу, с невольным волнением глядели, как медленно уплывала их спасительная лодочка, уносимая рекой вниз по течению.
— Теперь, через какой-нибудь час, мы будем уже держать в руках наши спасительные крупинки, — весело заметил Бруно. — Ну что, все ли вы готовы в путь?
— Не забыли ли вы, господин профессор, чего-нибудь из вашего костюма? — заботливо осведомился Иоганн, сразу входя в свои обязанности.
— Ах, Боже мой! — воскликнул на это ученый, ударяя себя по лбу. — Ведь я забыл на том берегу…
— Забыли на том берегу? — прервал его в неописанном изумлении Иоганн. — Да что же вы умудрились забыть-то там? Помилосердствуйте, вспомните, с чем мы пришли туда!
— Что я там забыл? Вы думаете, несчастный, что мне нечего было там забыть! Так знайте же, что все эти дни я неустанно трудился над измерением лицевого угла у местных жителей, что мне и удалось сделать при помощи тоненьких веточек. А теперь оказывается, что я забыл все эти снимки на том берегу.
— Ну, если дело идет только о тоненьких веточках, то тут, пожалуй, нет еще большой беды.
Нет никакого сомнения, что между дядей Карлом и Иоганном закипела бы по этому поводу жаркая словесная битва, если бы Ганс не предупредил бы ее в самом начале.
— Господа, я прошу вас отложить все ваши объяснения в этом роде до нашего возвращения в Мадрас; помните, что мы далеко еще не достигли нашей пещеры и что до нее остается, по крайней мере, целый час ходьбы по девственному лесу; ну, а вы знаете теперь по опыту, что такая прогулка в эти времена вовсе не шуточное дело.
Эта короткая речь подействовала на спорщиков очень успокоительно, и наши путники, бросив последний прощальный взгляд на «Большую Реку», на «других людей», толпившихся еще на противоположном берегу ее и на свою, едва видневшуюся, спасительную лодочку, углубились в густые заросли леса, стараясь припомнить и отыскать дорогу к покинутой ими пещере.
Только теперь, когда они были предоставлены самим себе, европейцы, к несказанному своему изумлению, обнаружили в себе необыкновенную перемену. Оказалось, что за время их пребывания среди «допотопного мира», как выражался Иоганн, чувства их значительно обострились, хотя по тонкости и уступали, конечно, чутью туземцев. Раза два или три, благодаря этому обстоятельству, им удалось
