Сарабай, помогая незадачливому трубочисту выбраться, добродушно заступился:
– Её не топят почти. Зимой постояльцы в ней редко бывают. Да и вся сажа в трубе. А золу выгребают.
Тем не менее вид у юноши был очень довольный. Даже не отряхиваясь, он протянул Злату руку:
– В печи нашёл.
В зыбком пламени свечи блеснул золотыми бликами металл:
– Бронзовая птица.
VI. Царевна-лебедь
Уже в гостевом зале, пододвинув скамью к пламени очага, Злат рассмотрел находку. Это было огниво. Хорошее дорогое огниво с бронзовой ручкой в виде птицы.
– Занятная штучка, – в неровных бликах огня зловеще поблёскивал мощный кривой клюв и когтистые лапы, – Сокол, вроде.
По краям огнива темнели отверстия, в одном из которых остался кусок оборванного шнурка.
– На поясе, видно, носили, – Злат придвинулся к огню и поднёс к глазам шнурок, – Оборвался.
Илгизар, которому даже не дали как следует рассмотреть находку, нетерпеливо переминался рядом, вытягивая шею, но наиб, словно в насмешку протянул огниво Сарабаю:
– Что скажешь?
Польщённый хозяин старательно наморщил лоб:
– Редкая вещь. Работа очень тонкая. Сразу видно на показ делалась.
– Вот то-то и оно. Огниво вообще-то вещь хозяйственная, обычные люди его в мешочке носят. С кремнем и трутом. Ты к своему ручку приделал?
– Зачем? Кремнем стучать и без неё можно.
– Я такие видал у монгольских баб. Некоторые к праздничной одежде на пояс привешивают.
– Колдуны бывает розжиг делают особым огнивом, – вставил, наконец своё Илгизар.
Наиба это только разозлило:
– Никак мы от колдовских козней не уйдём, – он повертел вещицу в руках и ещё раз восхищённо добавил, – Тонкая работа. Большой мастер делал. Пёрышко к пёрышку. И глаза, словно сверкают. Покличь-ка девку свою, пусть глянет, может припомнит чего. Она у тебя и правда приметливая. Да парня моего покормите, наконец.
Юксудыр огниво не признала. Не видела его у постояльца.
Злат уже с разочарованием стал завёртывать его в тряпицу, чтобы убрать в поясной мешок, как в разговор неожиданно встрял Илгизар. Неожиданно, потому что спросил что-то девушку на её языке. Юксудыр удивлёно вскинула брови и явно обрадованная ответила. Злат только сейчас сообразил, что его юный помощник ведь тоже из северных лесов – с девушкой земляки. Не ускользнул от взора и испуг, с которым воспринял это Сарабай.
– Вы, голубки, ещё наворкуетесь, ты, Илгизар, есть то будешь? Простынет требуха ведь. Тем более, что ты не эмирский наиб, я уже по запаху чую, тебе туда вместо говядины баранины от души подложили. А её холодную никак! – и, Сарабаю, – Принеси мне добрый человек овчину хорошую. Прилягу я на лавку, отдохну. Девка твоя пускай пока со мной посидит.
Увидев, что хозяин замялся, добавил:
– Потолкую с ней с глазу на глаз, – и засмеялся, – Да ты не бойсь, я за юношей пригляжу!
Хотя Сарабай испугался явно не этого. А что он испугался было заметно сразу. Чего казалось бы бояться простому мяснику и содержателю постоялого двора? Покупает и режет скот, торгует мясом в лавках на базаре. Ещё возит обеды артелям на Булгарской пристани. Что такого может сболтнуть эта девка из дремучих лесов, что не должно касаться ушей эмирского наиба?
Злат даже крякнул с досады. Теперь вся надежда на Илгизара. Самому через переводчика девку не разболтать. Взгляд его упал на халат юноши, который сушился над очагом.
– Слушай, Илгизар, кто это тебе рукав зашивал? Сам, поди? Сикось-накось. Попросил бы землячку, чтобы она переделала. – он снял халат и показал девушке, – Сделай, красавица, доброе дело. А то он без женской руки так и будет ходить оборванцем. Обидно за халат.
Злат всё подгадал точно. Именно в этот миг зашёл Сарабай. Видно было, что наибу он желает угодить от всей души – заместо овчины притащил огромный, в рост, тулуп.
– Пусть девка твоя моему парню халат зашьёт. Халат дорогой, дарёный. А он его, гляжу уже порвал где то, да залатал, словно лапоть.
Вот и ладненько! Пока служанка ходит за иглой да нитками, Сарабай будет здесь скамью двигать и тулуп стелить. Если и захочет о чём предупредить – уже никак.
Только и самому нужно Илгизара надоумить с глаза на глаз. Можно, конечно, и при девке, да вдруг она не такая уж непонимающая. Прикинуться не долго.
– Сарабай! Сделай доброе дело. Измерь сколько шагов от угла пристроя до колодца. Только шаги делай ровнее. Мысль мне одна покоя не даёт. Слушай сюда, Илгизар! – торопливо забормотал он, едва за хозяином закрылась дверь, – Девка эта чего-то знает. Я сразу приметил, как Сарабай напрягся, когда увидел, что ты по-ихнему болтать умеешь. Как хочешь убалтывай! Хоть женись, хоть в рабство отдавайся, хоть пляши, хоть песни пой, а разговори мне девку! Да смотри не спугни! Спрашивать ни-ни! Говори разговоры! И слушай в оба уха и во всю задницу. На тебя вся надежда.
После чего с видом обречённого снял сапоги и блаженно растянулся у стены на скамье, заботливо застеленной богатырским тулупом. Только и оставалось, что прикинуться дремлющим и потихоньку наблюдать из тёмного угла.
Хотя вмешаться всё-таки пришлось. Немного погодя, он нарочито сонным голосом пробурчал:
– Да угости ты девку медком, дубина стоеросовая! Оно и разговор веселей пойдёт. Медок у хозяина заборист. Халатом этим похвались, для разговора…
Халат действительно был знатный. Дарёный. Шитый из лучшей бухарской материи с узорчатым поясом. Пожаловал его захудалому шакирду сарайского медресе сам ханский сокольничий Урук-Тимур.
Три месяца назад постигло этого знатного вельможу великое несчастье. Убили его жену, бесследно исчезла любимая дочь. Сам Урук-Тимур был в это время в степи на Кубани, на летнем кочевье с ханом. Разбирал тогда это дело лично наиб. Тогда и дали ему в писцы-помощники самого прилежного ученика из медресе.
К приезду сокольничего всё было закончено. Вот он и решил наградить всех от щедрот своих.
Злат даже сейчас улыбнулся, вспомнив недоумение Урук-Тимура, когда очередь дошла до Илгизара. Смерив взглядом тощего юношу, в чалме на арабский манер и с чернильницей, вместо кинжала у пояса, вельможа явно растерялся. Чем его жаловать? Молодому нукеру подарил бы доброго коня. Саблю персидской работы. Шубу со своего эмирского плеча. Чтобы каждый знал о щедрости славного Урук-Тимура, о том, как наградил он тех, кто искал убийцу его жены, о том, как открыта его душа и закрома навстречу добрым людям и делам.
А зачем этому заморышу конь? Ему его ни держать негде, ни ездить некуда. Или сабля? Вместо чернильницы вешать?
Долго в растерянности молчал Урук-Тимур, глядя на шакирда. Уже сказаны были им слова похвалы и благодарности. Уже принесли Илгизару в награду дорогой вышитый халат с бухарским поясом, уже прибавили к ним сапоги из лучшей булгарской кожи и отороченную бобром шапку с атласным верхом. А всё не то. Не по заслугам вроде. Скупо как-то.
Вот тут и осенило старого сокольничего. Пробежала по его губам довольная улыбка. Убежал куда то по его слову расторопный слуга с дарёной шапкой и сразу вернулся. После чего эмир протянул её юноше со словами:
– А ещё жалую тебя шапкой. Помни Урук-Тимура.
Только шапка едва не выпала из рук Илгизара. До самых краёв с верхом была она насыпана серебряными монетами. Такие времена! Даже славный старый воин вынужден признать, что эти никчёмные кружочки ценятся не меньше, чем добрый конь или булатная сабля. А может уже и больше.
Нищему шакирду эта шапка серебра позволила уйти с ханских казённых хлебов на свои собственные. Даже ремеслом обзавелся – стал на базаре бумаги переписывать. При такой жизни разве дорогой халат убережёшь?
Теперь юноша неторопливо ворковал о чём-то с Юксудыр. Не надеясь на его сообразительность, Злат решил всё-таки встрять, будто между делом. Правда сделал он это, когда девушка уже покончила с шитьём и собралась уходить.
– Она мохшинская?
Сам Илгизар был из Мохши, города надёжно укрытого от степи дремучими лесами. Возле самой Руси. Там после прихода к власти несколько лет отсиживался сам хан Узбек, пока его не выманили, наконец в Сарай. Совсем почти столицей сделался. Теперь всё в прошлом. Живёт посреди своих лесов былыми воспоминаниями. Однако судьба переменчива. Кто знает куда задуют капризные ветры истории? Хан Тохта больше к Укеку благоволил. Сам Узбек теперь новую столицу строит.
– Из Булгара
