– Ну а муж? Какого черта вы Манечку еще и женили?
– Защита и опора, в которых нуждалась оставленная вами девушка…
Плюнул я и ушел. По дороге домой купил бутылку коньяку, высадил половину из горлышка и стал безобразно пьян. Я стоял перед зеркалом, грозил своему изображению и повторял: «Так пьют покойники, скотина!» Потом ярость схлынула, и я стал подозрителен. Откуда-то пришла уверенность, что непременно этой же ночью подосланные Застругой наемные убийцы зарежут меня («Именно, непременно зарежут!») Я положил под подушку топорик, написал записку и уснул, не раздеваясь.
Стоит мне выпить, и я просыпаюсь в несусветную рань. Жажда, сдобренная угрызениями совести, нестерпимо томит меня около пяти утра. Верней всего мне и пить-то нельзя.
Я поднялся, и хоть квартира была полна весеннего утреннего света, приложился скулой о косяк на обратном пути из кухни. Проклиная все на свете, я достал из-под подушки топор, подержал лезвие под холодной шумной струей и приложил к ушибу.
Вот тут раздался звонок.
Плохо соображая, что к чему, я отомкнул приведенные вчера в действие запоры, распахнул дверь. Молодая женщина перешагнула порог, поставила у ног своих чемодан и уверенным движением затворила дверь.
– Бог мой! – сказала она, я же спрятал топор за спину и попытался приосаниться. – Где же Иеремия?
– С добрым утром, – выговорил я. Пересохшие губы двигались с трудом, а язык то и дело прилипал к небу. Прошедший день, однако, помнился ясно, и я быстро сообразил, что Иеремия этот непременно связан с Машенькиным злосчастным замужеством. Но вот дама, стоявшая передо мной, она-то здесь была при чем?
А пришелица протянула мне ладонь и представилась. «Мэгги», – сказала она. Тут до меня дошло, что и говорит она с легким акцентом. Голова пошла кругом. Я извлек топор из-за спины и приложил обух ко лбу. Прикосновение металла было приятно. «Барабанов Александр», – представился я.
– Меня предупреждал Иеремия, – сказала пришелица, сбрасывая туфли. – С вами произошло что-то специальное. Да.
Тут она извлекла посудину с апельсиновым соком из чемодана, прошла в кухню, и мы выпили соку. Потом Мэгги улыбнулась мне. Боже мой, сколько у нее было зубов!
– Теперь в душ, – сказала она.
Я налил себе еще соку и громко спросил, кто такой Иеремия? Из-за двери в ванную раздалось ясно и коротко:
– Апостол.
Я снова сделал себе компресс из холодного железа.
– Апостол церкви воскрешения Лазаря. – послышалось сквозь биение струй. Я прижал лицо к косяку и стал кричать что-то про Манечку, про Иеремию, стал требовать объяснений… Шум воды прекратился, дверь, стукнув меня, отворилась. Нагая, покрытая каплями Мэгги стояла в ванне.
– О! – сказала она. – Так слышно гораздо, гораздо лучше. Вот что я скажу вам. Еремия женился на той, квартира это чья. Потом он немножко ждал и женился на мне также. You see?
Я сел на пол и уставился на Мэггины лодыжки.
– О! – сказала она, растирая великолепный торс моим махровым полотенцем. – В том нет греха: «дал тебе дом господина твоего и жен господина твоего на лоно твое»…
Я застонал, поднялся с полу и пошел убирать топор. Манечка! Манечка!
К стыду своему должен сознаться, что жизнерадостная Мэгги добила меня. Я отправился к Алисе. Знал бы, как найти Застругу, пошел бы к нему, и пусть бы магнат показал все, на что способен.
– Честное слово, – сказала Алиса, – я бы и рада вам помочь, но как? И все-таки Олег – голова. Не было насилия, не было душегубства, а вместе с тем…
А чего я ждал?
Потом меня посетила мысль о том, что можно перейти границу и устроиться на подворье у Ваттонена. Ваттонен хочет учиться у целителя? Прекрасно, я разработаю методику, объясню все чудесное, пусть Ваттонен откроет школу. И будет у него Будилов в вечном рабстве! В вечном рабстве будет!
Я вернулся домой, и жизнерадостная Мэгги объявила в дверях:
– Еремия! Еремия!
Значит, этот хренов апостол вот-вот явится. Ну, встретить его я, по крайней мере имею право.
А сверкающая зубами Мэгги вытирала пыль. Что-то пыхтело на плите, а мои выстиранные майки сохли в ванной. Апостол с толком выбрал себе подругу. И тут меня осенило. Я принес бутылку красного вина, и за обедом мы ее выпили.
– О! – сказала Мэгги, когда я решился спросить ее о главном. – Зачем возить жену, когда она уже есть? Вот: зачем возить русскую на Россию? Пусть Мэгги будет на Россия. Тогда Еремия будет везде, будто он упал с луны. Совсем необыкновенный!
Сердце у меня остановилось, дыхание перехватило. Я налил себе в стакан вина, выпил его залпом.
Господи, если Ты устроил неслыханную церковь воскрешения Лазаря, сделай что-нибудь, чтобы я перестал быть мнимой величиной. И пусть немыслимый апостол Иеремия живет здесь со своей многозубой Мэгги. Пусть! Пусть! Но пусть и я хоть краешком глаза увижу барышню Куус. В тот миг я бы согласился даже, чтобы грянула война. Трубят трубы, скрипят ремни, моторы ревут, как бешеные. Армия наступает! Похудевшая, побледневшая, прекрасная, как юная императрица Манечка встречает меня. И я уношу Маню Куус прочь.
Но прежде почему-то нужно было дождаться Иеремию. Думаю, что я ему и морду-то бить не собирался. А вот хотел дождаться и все тут.
Через три часа апостол явился. Мэгги как раз полезла под душ и шумела там водой и топталась в ванне, как целая волейбольная команда.
Я отворил, и в облаке пряных ароматов вошел Иеремия. Церковь воскрешения Лазаря благоухала неизъяснимо. Апостол был не юн, но свеж, как невеста. Две-три имевшиеся морщины были проложены тщательно и со знанием дела. Увидев меня, он встревожился, но взял себя в руки.
– Хвала Христу! – проговорил он. – Воскреснем, брат! – Однако оглядывал меня с беспокойством и дорого бы дал, чтобы узнать, откуда я взялся.
В кухне мы уселись к столу, но вместо того, чтобы завести разговор, апостол с удовольствием отвлекся на шум воды.
– Мэгги моется, – сказал я Иеремии. – Сроду не видел, чтобы столько мылись. Не повредит ли ей наша вода?
– Зачем смотреть на меня так? – заерзал Иеремия. Я по закону тут, а вы же?
– Законы… Если бы вы знали, дружище, насколько далеки от меня все законы. Но все же открою вам: эта квартира моя.
Он, понятно, опешил, но совсем не так сильно, как можно было ожидать.
– Хорошо, – сказал он, подумав, – А зачем Мэгги тут? Зачем пускать ее было?
– Причуда, – быстро ответил я. – Почему не пустить симпатичную девушку? Кто знает, как оно повернется?
Все-таки его проняло. Он убежал в прихожую к своему чемодану, чуть приподняв крышку, пошарил и явился с бумагой. И это было завещание. Иеремия Тийт провозглашался наследником Марии Куус. Та-та- та…
– Ну и что? – сказал я. – Манечка, слава Богу… – И тут до меня дошло. Я закричал, оттолкнул Иеремию, заплакал, кажется. Потом впал в бесчувствие, однако двигался, и Тийт ничего не заметил. Когда я пришел в себя, он продолжал рассказывать, как все было.
– Но госпожа Куус, то есть уже госпожа Тийт тосковала более чем возможно. У нее из носа даже шла кровь, и я не понимаю, о чем можно так тосковать. Да. При нашем питании – нет.
Я сказал, что мы любили друг друга, и что скорей всего Манечка тосковала по мне. Иеремию Тийта перекосило, но он стерпел молча. А для меня весь внешний мир онемел и отъехал в какие-то безвоздушные дали. Явившаяся из ванной Мэгги, наверное, ощутила неладное, но Иеремия сказал ей что-то, и она живо развеселилась. Потом я понял, что он продолжает свои речи, и слух мой открылся.
