– Стайны поддерживают и продвигают художников, – рассказывала мадам Симон. – Они твердо намерены сделать своих любимцев знаменитыми. Да, они, конечно, щедры и полны энтузиазма, но, с другой стороны, чем более известен художник, тем дороже ценятся его картины. Так что они будут рады нашему визиту. Мы расскажем об этом людям, а те расскажут кому-то еще.
– Я об этом не подумала.
– Вы и не должны были.
– Прошу вас, только не нужно добавлять, что это потому, что я из Чикаго.
– Нет. Это потому, что вы еще не вполне настоящая деловая женщина.
В следующую субботу мы отправились туда. Стайны жили на рю Мадам всего в нескольких кварталах от улицы де Флерюс. Мадам Симон настояла, чтобы мы доехали на метро до станции Ренн. Нужно сказать, я до сих пор подозрительно относилась к метро. Ездить под землей было достаточно неприятно само по себе, а что, если я проеду свою остановку и окажусь бог весть где? Лучше уж ходить по земле и придерживаться моей Рю де Риволи. Но мадам Симон это нисколько не беспокоило. В конце концов, метро – тот же трамвай, если забыть о тоннах земли у тебя над головой. То же можно сказать и о парижанах вообще – они могут красиво обставить что угодно. Станции выглядят чудесно, и даже название всего этого – метрополитен – звучит очаровательно.
Я видела в Нью-Йорке станции тамошнего сабвея, когда дожидалась отплытия своего парохода «Чикаго». Они смотрелись совершенно незамысловато.
– Здесь, – объявила мадам Симон.
Мы вышли из поезда, поднялись по лестнице и оказались на рю Мадам.
Я следовала за ней по узкой улочке. Вначале мы решили, что ошиблись, поскольку по адресу Рю Мадам, 58 находилась церковь. Не такая величественная, как католический собор, но все же место религиозного поклонения.
– Église Réformée[76], – сказала мадам Симон. – Протестанты. Должно быть, мы не туда пришли.
– Простите, – пробормотала я, – я думала…
Я вытащила из кармана листок бумаги, который дал мне Лео. Нет, все правильно – Рю Мадам, 58.
Я показала его мадам Симон. Она лишь пожала плечами. Рядом с церковью находилось нечто такое, что я назвала бы домиком священника, будь это церковь католическая. Строение это было довольно большим, с арочными окнами. Наверно, священник Église Réformée хочет жить не хуже, чем его католические коллеги. Может быть, ему что-то известно про Стайнов.
Мы постучали в дверь, и нам отворила женщина. Жена священника?
– Добро пожаловать, проходите, я Салли Стайн, – с порога представилась она.
– Ах, – вырвалось у меня. – А я подумала…
Она засмеялась.
– Нет, мы просто купили домик священника. Церковь была рада получить какие-то деньги. А своих служителей они послали миссионерами в Африку. Хотя у африканцев есть свои замечательные религии… Но что это я? Проходите, проходите. Лео предупредил, что вы придете.
Эта темноволосая улыбающаяся женщина с приятным лицом была одета совершенно традиционно. Никаких облачений в стиле ордена кармелитов ни у нее, ни у ее мужа не было.
– Зовите меня просто Майк, – представился он.
Позади них стоял мальчик-подросток.
– А это Дэнни.
Майк, Салли и Дэнни – вполне бриджпортские имена. Например, у Хэррингтонов в семье есть Салли, Майк и Дэнни. Однако у этого Майка борода была подстрижена под Ван Дейка. Он мало походил на своего брата Лео.
Мы с мадам Симон представились.
– Лео рассказывал нам, что вы из Чикаго, Нора, – сказала Салли.
– Да.
Мы прошли в дом.
– Какой позор, – заявила Салли.
– Секундочку, погодите… – начала я. Мне уже надоели все эти оскорбления в сторону Чикаго.
– Это просто уму непостижимо, чтобы студенты жгли картины, – продолжила она.
– Боюсь, я понятия не имею, о чем вы сейчас говорите.
И тут Стайны наперебой начали рассказывать нам, что, когда нью-йоркская Арсенальная выставка переехала в Институт искусств в Чикаго, там произошли беспорядки.
– Некоторые из критиков в Нью-Йорке отзывались об экспозиции пренебрежительно, но в Чикаго… – покачала головой Салли. – Студенты Института искусств устроили представление, пародию на судебный процесс над Анри Матиссом. Они обвиняли его в преступлении против живописи и обзывали Волосатым Матрасом[77].
Я приказала себе не смеяться. Только не засмеяться.
– А потом они сожгли три картины!
– Нет, – ахнула я. А вот это уже действительно было свинством.
– Это ведь были всего лишь копии, Салли, – вставил Майк.
– И все равно, – не унималась та.
– Копии? – переспросила я.
– Да, выполненные рядом студентов, – подтвердила Салли.
– Но очень хорошие копии, сделанные по фотографиям из газет, – уточнил Майк.
– Выходит, что реального вреда они не нанесли, – подытожила я.
– Не нанесли?! – Салли была вне себя.
– Вы должны понять, – пояснила я. – Чикаго – город довольно приземленный.
Но Салли не успокоилась:
– Невежественный, грубый и с дурными манерами.
Наконец вмешался Майк.
– Чикаго – город хороший, – сказал он. – Промышленный центр. Я сделал кое-какие инвестиции в ваши компании. Мой отец водил трамвай, который был не чета вашим «дергалкам», конечно.
– Никакие эти «дергалки» не мои, и у нас в Чикаго они не популярны, – огрызнулась я.
– Все новое поначалу никогда не бывает популярным, – сказал он.
– Qu’est-ce que c’est?[78] – спросила мадам Симон, но я не собиралась пересказывать ей перепалку на тему общественного транспорта в Чикаго.
Эд любил рассуждать по поводу того, что большой город никогда не сможет двигаться вперед, если не заменить горстку конкурирующих частных компаний на единое городское управление транспорта. Но попробуйте рассказать это по-французски!
Салли уже немного успокоилась, и Майк повел нас в их студию.
Если у Гертруды и Лео были собраны работы разных художников, то здесь все картины на стенах принадлежали кисти только Анри Матисса. Все цвета на них были очень яркие и живые. «Настоящее буйство красок», – подумала я.
– Они невольно вызывают у меня улыбку, – сказала я Салли, и та согласно кивнула.
Она провела рукой по одной из рам – так мать могла бы погладить по плечу своего сына. А на картине и вправду был изображен юный мальчик с сачком для бабочек.
– Это вы? – спросила я у Дэнни, который стоял в дверях.
– Так говорят.
Сейчас он был уже почти мужчиной. Интересно, что он чувствовал рядом со своим детским образом? Рядом с картиной находилось фото. Я оглянулась на Дэнни.
– Тоже вы? – снова спросила я.
– Да, – сказал он.
Освещение на снимке было отличным, и он очень отличался от встречающихся в чикагских гостиных свадебных фотографий, где жених с невестой всегда напряженно застывшие, уставившиеся в объектив.
Ко мне подошел Майк.
– У моего дяди Дэвида Бахраха есть своя фотостудия в Балтиморе.
Мы стояли и смотрели на портрет.
– Мне кажется, не имеет смысла рисовать реалистично, если все это может сделать фотокамера, – заметила я.
– Именно. Прекрасно сказано, мисс Келли. Камера мгновенно схватывает реальность. А Матисс изображает душу предмета или человека.
– Très
