Когда я была маленькой, то думала, что Патрик мне дедушка. Но он сказал, что у меня был самый лучший дедушка на свете – его брат Майкл Келли.
– Он лучше, чем я.
– Но он же умер, – возразила я.
Мне тогда было лет десять. Я любила помогать ему копать картошку на участке земли, который он возделывал на пустоши недалеко от берега реки. Дедушка Патрик рассказывал, что когда-то на этом месте стоял лагерь последней в Бриджпорте семьи индейцев потаватоми. Вообще, он знал массу замечательных историй.
– А какое отношение то, сколько человек прожил, имеет к его величию? – спросил он у меня.
– Но разве жить не лучше, чем умирать? – спросила я.
– Это не всегда так, – последовал его ответ.
Подозреваю, что с того самого дня я начала уклоняться от выслушивания рассказов бабушки и хора женщин в темных шалях, которые собирались вокруг нашего очага. Это все были очень печальные истории: влюбленные расставались, воины умирали, корабли шли ко дну. В Чикаго ирландцы жили счастливо. Танцевали под музыку лучшего в мире оркестра Макнамары, получали самую лучшую работу, покупали самые большие дома, посылали своих сыновей учиться в элитный католический университет Нотр-Дам, поддерживали свою баскетбольную команду «Файтинг Айриш» – «Сражающиеся Ирландцы» – от победы к победе. Мы потерялись в старой Ирландии, но побеждали в Чикаго. Взять хотя бы меня: я – модельер отдела дамской моды в «Монтгомери Уорд». Да здравствую я, ура!
Но Генриетта сразу же заявила:
– У этих ребят из «Монтгомери Уорд», должно быть, размягчение мозгов. Никто не станет покупать дурацкие платья, которые ты выдумываешь, Нони. Тут скрывается что-то другое. Может, этот Бартлетт чего-то от тебя ждет?
Мама и Агнелла непонимающе посмотрели на нее, но тут резко вмешался Майк:
– Все, Генриетта, довольно. Эл Бартлетт – славный парень, член команды «Найтс ов Коламбус». А у Нони масса талантов.
– Спасибо, Майк, – поблагодарила я. – Кстати, помогает мне Роза Маккейб.
– А Мейм? – поинтересовался Майк. – Она тоже принимает участие в этом новом предприятии?
– Она получила отдельную должность и теперь будет писать письма клиентам в качестве специальной помощницы мистера Бартлетта.
– Как все здорово теперь складывается, – сказала мама. – Такая славная молодая женщина эта Мейм.
Генриетта же злобно ворчала – слова просачивались сквозь ее стиснутые зубы.
– Когда я думаю, как приходилось работать мне, – скрипела она, – когда я драила полы этим неблагодарным сучкам с Мичиган-авеню…
– Следи за своим языком, Генриетта! – оборвала ее мама.
– Вот это правильно! Критиковать меня, а ведь я всего лишь говорю правду. Но всем плевать на то, что я думаю, особенно когда собой похваляется мисс Нора Келли, которая слишком хороша, чтобы как-то приложить руку к содержанию дома в чистоте и порядке.
– Ох, мама, – произнесла Агнелла и потянулась рукой, чтобы коснуться плеча Генриетты.
– И не надо тут никаких «ох, мама», Агнелла Келли. Нони заразила тебя, а ты это позволяешь. Я назвала тебя в честь своей учительницы, сестры Агнеллы, которая ценила меня, а теперь ты, моя собственная дочь…
Генриетта встала и вышла из комнаты. Лицо ее покраснело и скривилось, она буквально выдавливала из себя жалостливые слезы.
Аг тоже встала, чтобы последовать за ней, но мама сказала:
– Сначала закончи ужин, Агнелла, – и сама пошла за Генриеттой в ее комнату.
Мы остались сидеть за столом, уставившись в свои тарелки. Хорошего настроения как не бывало.
– Она держит всех нас в заложниках, – наконец сказала я. – Эта ее зависть и…
– Прошу тебя, Нони, – оборвал меня Майк, кивая в сторону Агнеллы и ее братьев – Билла, молчаливого маленького двенадцатилетнего подростка, и десятилетнего очаровашки Эда, который вечно развлекал нас своими историями. Оба были подавлены. А Энни, наша женщина-коп, арестовавшая – на минуточку! – грабителя банка, просто смотрела куда-то вдаль и сокрушенно качала головой.
– Все, с меня довольно. Скажите маме, что я ухожу и проведу этот вечер с Маккейбами, – заявила я, после чего встала и вышла.
Я спустилась по лестнице и вышла на Хиллок. Генриетта разрушает все вокруг себя, а мы позволяем ей это. Бабушка Онора говорила, что когда человек возмущается по поводу чужого успеха, то это худшая разновидность зависти. Знаю, Генриетте пришлось пережить тяжкие времена, смерть мужа и многое другое, но она никогда не голодала. Основную долю расходов по дому несет Майк, но все мы участвуем в оплате жилья и еды, поддерживая Генриетту и ее детей. Я сжала кулак так сильно, что ногти впились в ладонь. Она выводит меня из себя. «Не обращай на нее внимания», – снова и снова повторяла я себе. Но не могла следовать собственному совету.
Стоял замечательный вечер, бриз дул с озера, унося смрад со скотобоен вдаль. В семь часов вечера на улице еще было светло. Вокруг солнца, начинающего опускаться за прерию, собралась стайка облаков. Дикий Запад. Дядя Стивен, отец Эда, рассказывал, как в этом месте на окраине Бриджпорта собирались караваны крытых повозок, готовящихся отправиться вдоль по Арчер-авеню, конец которой терялся в высокой траве и бескрайних просторах прерий. Если бы я сейчас увидела такую повозку переселенцев, то не раздумывая прыгнула бы в нее. А там – встречай меня, Калифорния!
Однако вместо этого я шла на запад еще две мили пешком, пока не добралась до Брайтон-парка и пансиона тети Кейт Ларни, где жили Роза и Мейм Маккейб. Сестры сидели на крыльце вместе с сыном тети Кейт, Джоном Ларни, приятным молодым человеком лет тридцати. По его внешнему виду никогда не догадаешься, что он детектив полиции, пока не увидишь его в идеально сидящей на нем темно-синей униформе.
Роза встала и поднялась на верхнюю ступеньку.
– Нони, что случилось? Кто-то заболел?
– Заболел, но не физически, – ответила я.
– В каком смысле?.. – начала Роза.
Я взбежала к ней на ступеньки и успокоила ее:
– Не волнуйся, Роза, я просто выбралась на вечернюю прогулку.
– И очень вовремя, чтобы развлечься с нами, – сказал Джон. – Отметить вашу новую работу и возвращение нашего странника.
Двери дома распахнулись, и оттуда вышел Эд с двумя графинами – с пивом и лимонадом. За ним следовала тетя Кейт с блюдом домашнего печенья.
– Эд, – воскликнула я, – когда же ты вернулся?
– Как раз сегодня, совсем недавно, – ответил он, ставя графины на большой белый стол из ивовых прутьев, стоящий на крыльце.
– Хорошо выглядишь, – заметила я.
Он снял свой пиджак, оставшись в белоснежной накрахмаленной сорочке и галстуке-бабочке.
Экспедиция с армейским геодезическим отрядом добавила ему мускулов. Мужчины у Келли всегда были высокими – и Майк, и Эд были ростом больше шести футов. Но Эд был единственным рыжеволосым в мужской части семьи, а я – единственной рыжей в женской.
«Близняшки», – называла нас бабушка Онора, хотя Эд был на три года старше меня.
Надо сказать, между нами всегда чувствовалась какая-то связь.
