Графиня давным-давно перестала теребить подснежники и сидела с каменным лицом, боясь пропустить хоть слово. А при последних словах встала, и букетик подснежников свалился на пол.
– Теперь я знаю, Анна, что ты меня разыгрываешь. Какая же это старая история, если Эбба умерла пять лет назад? И ты еще была ее наперсницей! Тебя тоже старой не назовешь. Скажи же мне, кто был этот человек… этот учитель?
Анна Шернхёк внимательно посмотрела на молодую графиню и рассмеялась.
– Ты же хотела услышать любовную историю. Вот и услышала. Забеспокоилась и даже слезу пролила.
– Что ты хочешь сказать? Что ты все это выдумала?
– Конечно! Все это – сплошные фантазии.
– Ты злая.
– Что ж… может быть, может быть. Но и счастливой меня не назовешь. Знаешь, дамы, должно быть, уже проснулись и господа накурились своих трубок и вернулись в салон. Пойдем, пожалуй.
На пороге их остановил Йоста Берлинг – оказывается, он их разыскивал.
– Хочу испытать ваше терпение, – сказал он, смеясь, – помучаю минут десять. Вы должны послушать мое сочинение.
И рассказал, что ночью ему снились такие яркие сны, что он написал стихи. Его называют поэтом, но он до сегодняшнего дня не написал ни строчки, так что это всего-навсего прозвище. А сегодня ночью, то ли во сне, то ли наяву, начал писать. Но оказалось, наяву, потому что утром обнаружил у себя на столе целую поэму.
– Никогда бы не подумал, что способен на такое. Послушайте!
И прочитал следующее:
Волшебный час! Прозрачная лунаПозолотила лилии в вазоне,Несмелая вечерняя росаРассыпала алмазы на газоне…И мы с тобою вышли на веранду,Увитую плющом и виноградом,Туда, где своевольная лозаРазвесила гирлянды. Где-то рядом,В неразличимых зарослях лигустры,Пел соловей. И пели наши чувстваВ тот дивный час, когда взошла луна.Льет резеда печальный аромат.Из сада на истертые ступениСпешат узорные, изменчивые тени…Так дух, покинув тела каземат,Спешит взлететь в небесные сады,Стремится ввысь к свободе и спасенью…Кто устоит перед соблазном счастья?Кто устоит перед волшебной властьюНочных теней, печальной резеды?Как в жертву наступающей зимеПриносят розы лепестки сухие,Так мы хотели бы без жалоб, без заботИстаять, раствориться без следаВ безмолвной и загадочной стихии,Как поутру последняя звезда…Ах, слишком долго мы, за годом год,Тревожили покой природы вечной.Пора и нам в стихии бесконечнойРассеяться, не ведая тоски,Как этих роз сухие лепестки.Летучей мыши острый силуэтМелькнул на фоне лунного подносаИ тут же, словно не было его,Исчез. Мелькнул – и больше ничего,Как привиденье вечного вопроса,Который так же вечно ждет ответ:Куда исчезнем мы, когда земные тропыИсходим до конца? Куда направим стопы?А может быть, истаем, словно этотЛетучей мыши острый силуэт?И ты, склонившись к моему плечу,Промолвила застенчиво и нежно:– Нет, участи такой я не хочу,Когда умру, а это неизбежно,Моей душе сужден иной маршрут,И ангелы ее не унесут:Она в твоей душе найдет приют!…Ты умерла. Я часто прихожуНа эти старые, истертые ступени.Но если светит полная луна —Покою нет душе моей. ОнаРождает на песке все те же тени:И радость, и печаль, и грех, и искупленье…Создатель кару на меня обрушит,И страшной казнью буду я казнимЗа то, что чистую и праведную душуЛишил надежды на свиданье с Ним!– Йоста, – сказала Анна шутливо, хотя у нее перехватило горло, – о тебе говорят, что ты пережил в жизни больше поэм, чем написал самый плодовитый поэт, который ничем больше не занимался. Но знаешь, тебе лучше придерживаться своего способа сочинять поэмы – жить, как живешь. Мало ли что придет в голову, если не спится.
– Не особенно снисходительно.
– И не стыдно тебе? Пришел и читаешь про смерть, про горе, про страдания.
Но Йоста уже не слушал. Он смотрел на молодую графиню. Она сидела совершенно неподвижно, как изваяние, и побледнела так, что ему показалось, что она сейчас упадет в обморок.
Но в обморок она не упала, а с невероятным трудом выдавила только одно слово:
– Уходите!
– Кто? Я? Я должен уйти?
– П-п-пастор… – Она ни с того ни с сего начала заикаться.
– Элизабет, замолчи! – закричала Анна.
– Спи… спившимся пасторам, лишенным сана, не место в моем доме!
– Что она имеет в виду, Анна? – спросил совершенно растерявшийся Йоста.
– Тебе лучше уйти, Йоста.
– Но почему? Что все это значит?
– Скажи ему, Анна, скажи ему… – Графиня уже не заикалась, но, похоже, была близка к истерике.
– Нет уж, графиня, скажи сама!
Молодая графиня сжала зубы и несколько мгновений помолчала, собираясь с духом.
– Господин Берлинг, – она подошла к Йосте чуть не вплотную, – у вас удивительная способность! Вам каким-то образом удается заставлять людей забывать, кто вы есть на самом деле. И я ничего не знала до сегодняшнего дня. Я только что услышала рассказ о смерти Эббы Дона. Она умерла, потому что полюбила недостойного ее любви человека. Ваша поэма, господин Берлинг, открыла мне глаза. Человек, которого она полюбила и который убил ее, это вы. И я не понимаю, как решается человек с вашей биографией показываться в обществе достойных дам. Надеюсь, я выразила свою точку зрения предельно ясно.
– Яснее некуда, графиня. В свою защиту могу сказать только одно. Я был уверен, что вы все обо мне знаете. Я никогда и ничего от вас не скрывал, но, как вы понимаете, кричать на всех углах об одном из самых горьких событий в моей жизни по меньшей мере странно. Тем более мне самому.
Он повернулся и ушел.
И в этот самый миг графиня наступила своей маленькой ножкой на букетик подснежников, похожих на голубые звезды, и растерла его в прах.
– Вот этого я и хотела, – холодно сказала Анна, – но с этой минуты нашей дружбе конец. Не думай, что я смогу тебе простить, как ты обошлась с Йостой. Ты указала ему на дверь, ты оскорбила его, ты была жестока, ты издевалась над ним! Над ним, за кем я готова идти хоть в тюрьму, хоть к позорному столбу! Никому, кроме меня, не дозволено охранять его от ударов судьбы. Ты сделала, как я хотела, но я тебе этого не прощу.
– Но Анна, Анна!
– Ты думаешь, я поведала тебе всю эту историю для развлечения? Ты думаешь, у меня не разрывалось сердце, пока я тебе рассказывала?
– Но тогда зачем? Зачем?
– Зачем? Затем, что я не хочу, чтобы он стал любовником замужней дамы.
Глава тринадцатая
Мамзель Мария
Тише, умоляю вас, тише!
Что-то жужжит над головой. Должно быть, шмель. Тише, тише, не двигайтесь с места! Вы чувствуете этот аромат? Его ни с чем не спутаешь! Лимонная полынь, которую в народе называют божьим деревом, лаванда, черемуха, сирень, нарциссы… Какая роскошь – вдыхать этот запах серым осенним вечером в городе! И не так много нужно – всего-то представить этот клочок
