Лин кружилась, чередовала состояния, как прекраснейшие платья, наслаждалась каждым. А, когда случайно, не прерывая танца, приоткрыла глаза, вдруг увидела, что справа от нее танцует Мастер Саин – танцует близко, всего в пяти шагах. И тело его повторяет те же движения, что и у нее – чудно, диковинно, невыразимо приятно. Она и почти незнакомый ей старик неожиданно стали командой, тандемом – двумя людьми, славящими мир за дары.
Выпустив из головы вопрос «почему он здесь?», она продолжила четкий ритм движений – есть бытие, есть настоящий момент и вся жизнь в нем.
Открыв глаза еще раз, заметила слева от себя еще одного человека, которого очень давно не видела вне кельи – Мастера Шицу. И он, прикрыв веки, танцевал тоже. Двигался, вопреки старости, легко, свободно, грациозно.
И навалилась вдруг радость – Мастера будто пришли поддержать ее. Сообщить, что она не одна, что она все делает верно, что у нее получится.
Такого бурного и в то же время тихого восторга Белинда не испытывала давно – с последнего дождя, со времен Большой Молитвы в золотом зале. Но там было «для всех».
А здесь «для нее».
И сделалось ей вновь кристально ясно, каково это – быть не одному; в груди безудержно ширилось и росло чувство единения – Лин казалось, что еще чуть-чуть, и она воспарит – оттолкнется босыми ступнями от земли и взлетит…
* * *– Смотри-ка – танцует опять! – крякнул Мор. – Никак к нам собирается?
Черный пиджак его окрасился от заползающего за гору солнца бордовым. Ему шло. Но Мира смотрела не на пиджак – на девчонку на лугу.
– К нам, точно.
И на лице женщины в белом розовыми лепестками расцвела улыбка. И делалась все сочнее – танец набирал силу.
– Смотри, ведь делает все верно – общается с «сейчас».
– Им бы всем почаще с ним общаться.
Мор достал из кармана пиджака пустой кисет и потряс им – внутри забились о стенки крошки табака.
– Черт, остался без сигарет.
Он почему-то всегда забывал, что не курит – не курит по-настоящему. Да, может воссоздать из воздуха самокрутку, может даже прикурить ее и выпустить к потолку дым, может посмотреть, как она тлеет в его пальцах над пепельницей. Но к настоящим сигаретам человек слева не прикасался никогда.
– Слушай, – вдруг произнес он удивленно. – А ты знаешь, что ты хуже, чем я?
– Правда?
– Правда. Ведь это любовь толкает людей на необдуманные поступки. На идиотские, я бы даже сказал, поступки. И из-за тебя она сегодня собирается побывать там, где ей не место.
– Верно, из-за меня.
– То-то же! – обрадовался мужчина в пиджаке. – Из-за меня бы она точно не сунулась в лес. А вот ты…
И он не закончил фразу. Лишь растянул тонкие губы в улыбке: «Ты точно хуже».
* * *Еще никогда, несмотря на то, что исполняла его каждый вечер, Белинда не получала такого удовольствия от танца. Будто сама только что побывала и грозовыми облаками, и скалами у горизонта, и дикими морскими брызгами, бьющими об утес. Это по ее ладоням катилось только что небесное светило, это ее платье украшали звезды, это ее мягкими и короткими волосами стелилась вдоль земли трава.
Когда танец завершился, Мастер Саин приблизился к Лин, поклонился и аккуратно взял ее за руку. Потянул ее за запястье, будто хотел поцеловать ладонь, но вместо поцелуя лишь указал на нее пальцем.
– О! – сказал восхищенно и удовлетворенно. А после развернулся и зашагал прочь.
Белинда опустила на свою руку взгляд, и сердце тут же ухнуло вниз.
На ладони смелыми белыми линиями светилась звезда Миры.
* * *(Ramin Djawadi – The North Remembers)
У кромки леса она стояла, как у невидимой границы, – с ухающим в груди сердцем всматривалась в пространство между стволами, откровенно боялась.
Я должна отпустить страх…
Но страх – дрожащий и холодный, как мокрый дворовый кот, – будто приклеился к ее ногам. Чем больше Белинда вглядывалась в спокойный с виду ночной лес, тем темнее от паники делалось ей в сердце.
«Дыши, дыши, – учила она саму себя, – ты его пройдешь. Манол же прошел. И Рим прошла…»
Только умом тронулась.
Пришлось вспомнить засветившуюся после танца на ладони звезду.
– Я пройду… я пройду, – как зачарованные, шептали губы.
Пройдет. Только постоит у границы, не входя, еще минуту-другую.
Кажется, там ухали птицы. И вопреки опаске, что не будет хватать света, тропка виднелась разборчиво – помогла всплывшая из-за холма луна.
Средь деревьев никто не ходил – по крайней мере, заметный.
Почему она не спросила, как они выглядят? Почему ей так страшно? Так должно быть? Или это знак о том, что ходить ей не надо?
Не позволяя себе одуматься, ухватив мелькнувшую на секунду решимость за хвост, Лин сделала шаг вперед.
И сразу же под ногой, словно сигнал для призраков, отчетливо хрустнула ветка.
Вперед она шагала на деревянных ногах, как узник на казнь. Где-то там (неизвестно на каком шаге) ей станет плохо. Где-то там ей завладеет отчаяние, где-то там навалится нечто непостижимое – то, с чем она не справится…
Ее распахнутые глаза-плошки все время выискивали что-либо, способное спровоцировать рефлексы на бег – некое движение, тени, хлопки крыльев, злой смех?
«Это хуже, чем монстры…» – некстати повторял в голове голос Тоно.
Блин, лучше бы драться, лучше бы сразу в рог… Бить она умела. Не бояться – нет.
Но лес плыл по сторонам – ночной, пустой, тихий. Подозрительно тихий. В противовес ему непозволительно громко бился боем барабана под кожей пульс.
Еще три шага – ничего. Еще десять шагов – ничего. Пятьдесят, сто, сто пятьдесят…
Страх Белинды постепенно сменялся подозрительностью, подозрительность недоумением, недоумение поверхностным облегчением – здесь никого нет! Совсем.
«Может, это просто пугалка для учеников?… Сказка? Чтобы преодолевали себя, чтобы учились идти туда, куда страшнее всего. А внутри самого страха уже не страшно – ведь так говорят…»
Ни монстры, ни тени все не появлялись – никого.
«Так я дойду до холма, – мыслила Лин, – так потихоньку, пока ничего не происходит, я дойду до Миры».
Попыталось было проглянуть сквозь тучи беспокойства хмельное веселье. Попыталось и испарилось – не выдержало нервозности.
Пока никого. Но это не значит, что так будет дальше.
Хуже всего, что она не могла измерить расстояние до южного холма. Сколько до него – три километра, четыре? Если так, то идти ей, даже если медленным шагом, час-полтора. Если тропка виляет, то два или три.
Долго. Но терпимо, если вокруг пусто.
Зачем Тоно наврал ей? Тоно врал… Они все ее тестируют, проверяют, пугают… И ни один (почти ни один) не может просто взять и объяснить что-либо. Похлопать по плечу, поддержать. Ведь человека не всегда нужно тестировать, иногда его просто необходимо оставить в покое – не унижать, не проверять на прочность, не давить
