Год назад в карстовых пещерах Меловой балки местные следопыты-любители обнаружили самую настоящую наскальную живопись. Это открытие на некоторое время стало мировой сенсацией. Ведь до сих пор общепризнанным считалось мнение, что на Горгоне нет и никогда не было разумных существ, не считая землян-колонистов. Несколько месяцев длилось нашествие астроархеологов и представителей Большого КОМКОНа, но раскопки и просвечивание окрестных недр интравизором ничего не дали: ни косточки, ни рубила, ни наконечника. Да и изображение, отбивающегося от стаи сваргов полорога, выполненное со свойственным первобытным художникам безыскусным изяществом, оставалось пока единственным. Исследования вскоре перенесли в другие края, и «Тёплый ручей» вновь превратился в самый заурядный егерский пункт, коих в умеренном поясе Горгоны десятки.
Нильсон выпрыгнул из вертолёта первым и успел галантно подать даме руку. Рина смутилась. Не привыкла она к такому обращению. Егеря на её «точке», за исключением Марыси, были сущими мальчишками и оказывали дамам внимание раз в году, да и то – в праздник. Рука у новоявленного галанта оказалась на удивление нежной, с шелковистыми подушечками. Похоже, она не знала элементарного физического труда, и уж тем более не имела дела с карабином.
«Кто ещё здесь младенец…» – неприязненно подумала Рина, вынимая свою твёрдую мозолистую ладошку из неприятно мягких пальцев найдёныша.
В неловком молчании они спустились с холма, пересекли обширный двор, поднялись по скрипучим ступенькам в столовую. Горгона считалась планетой с умеренно-агрессивной биосферой, и, в отличие от Пандоры или Яйлы, здесь не использовали спектролитовых куполов, энергетических барьеров и автоматических распылителей снотворного. Егерский пункт номер семнадцать окружал деревянный частокол, а некоторые строения внутри напоминали блокгауз, памятный каждому, кто в детстве зачитывался «Островом сокровищ». На фоне этой суровой архитектурной экзотики здание столовой выглядело легкомысленно-сказочным: крылечко с балясинами, крытая тёсом крыша, весёленькие изразцы декоративной печи.
Рина показала гостю, где расположена умывальня, а сама принялась хлопотать. Она достала из холодильника фирменное блюдо – заливное из телятины, поколдовала с установкой субмолекулярного синтеза, сооружая крабовый салат и украинский борщ. Вспомнила, что найдёныш говорил о кофе, и решила уточнить: какой он предпочитает? Дверь умывальни была распахнута настежь, Нильсона внутри не было. Не оказалось его и в обеденном зале. Недоумевая, Рина выглянула во двор. Увиденное поразило её сильнее, чем все странности нежданного гостя, вместе взятые.
Томас Нильсон вприпрыжку мчался к взлётно-посадочному холму. На вершине он воровато оглянулся – ни дать ни взять нашкодивший кот – и нырнул в кабину вертолёта.
– А как же кофе? – пробормотала Рина.
«Стерх» поднимался к ослепительно-синему небу Горгоны, но старший егерь-охотовед не смотрела ему вслед. Она не могла отвести глаз от большого портрета, с незапамятных времен висевшего в простенке у входа в красный уголок. Бледное лицо с выступающими скулами, немного раскосые тёмные глаза, резко очерченный подбородок, прямой с едва заметной горбинкой нос… и надпись на потускневшей от времени бронзовой табличке: «Томас Нильсон. Главный смотритель заповедника. Погиб при невыясненных обстоятельствах 21 июля 2165 года».
№ 03 «Фита»
Они договорились о встрече в полдень, у памятника Людвигу Порте, первому человеку, погибшему на Ружене.
Гранитный звездолётчик смотрел вдаль, поверх многогранной призмы космовокзала, туда, где неустанно вращались исполинские эллипсоиды антенн дальней Нуль-связи. Памятник был выполнен Крисом Роджером по эскизам Иоганна Сурда. Великий художник терпеть не мог патетики, поэтому поза легендарного звездолётчика и зоолога была совершенно непринуждённой, как будто Порта шёл по неотложному делу и его вдруг окликнули.
Старейший планетолог Ружены пан Ежи Янчевецкий любил этот памятник. Нередко приходил к нему вечерами, посидеть на скамейке с книжкой, или наблюдая за малышнёй, резвящейся в сквере у фонтана. Ежи не переставал удивляться, насколько Ружена, некогда погубившая десятки исследователей, стала ручной. А ведь он ещё помнил первозданность её сухих джунглей, полных опасных тварей, бескрайние степи, поросшие голубоватой, словно седой, травой. Нет, и джунгли, и степи никуда не делись, но теперь их во все стороны пересекали самодвижущиеся дороги, давно вышедшие из употребления на Земле, но по-прежнему популярные на планетах Периферии. Да и местные твари продолжают здравствовать, но необузданный нрав их укрощён победоносным шествием человеческой цивилизации. Вон карапузы гоняются за радужными красавцами-рэмбами как ни в чем не бывало. И дела нет пострелятам, что некогда эти диковинные насекомые поражали воображение их, пострелят, прадедушек и прабабушек.
Ежи вспомнил, как его собственный правнук возится с жутковатым крапчатым дзо, как будто это обыкновенный кот. А ведь когда-то Симон Крейцер страшно гордился своей добычей. Чудак он был, этот Крейцер, любил давать инопланетным зверям звучные, но малопонятные названия: крапчатый дзо, мальтийская шпага, большой цзи-линь, малый цзи-линь…
– Пан Янчевецкий?
Ежи вздрогнул – неужто задремал?! Какой позор! – немного суетливо поднялся навстречу молодому, длинноволосому парню, позвонившему сегодня утром по личному номеру планетолога.
– Здравствуйте! Чем могу служить?
Длинноволосый, похожий на североамериканского индейца парень крепко пожал костлявую длань без малого столетнего старика.
– У меня к вам чрезвычайно важный разговор, пан Янчевецкий, – сказал Индеец, – но мне не хотелось бы вести его здесь.
– А где бы вам хотелось его вести? – сварливо осведомился Ежи.
– Где-нибудь, где не так многолюдно.
– Послушайте… м-м…
– Александр. Александр Дымок.
– Послушайте, пан Дымок, мне эта таинственность не по вкусу. Говорите прямо, что вам нужно?
– Мне – тоже. – Индеец невесело улыбнулся. – Но речь идёт о тайне личности…
– Какой ещё тайне? Чьей личности?
– Вашей, пан Янчевецкий, – ответил Дымок. – Например, я могу ответить на вопрос, который наверняка мучил вас: почему вы, талантливый художник-эмоциолист, вынуждены были поступить на планетологический факультет Краковского университета?
Планетолог фыркнул.
– Потому, что я был посредственным художником, – сказал он. – Сам великий Иоганн назвал мои работы, выставленные на студенческом вернисаже, «графической эссеистикой на животрепещущие темы». В его устах это прозвучало страшнее, чем если бы он назвал их бездарной мазней. Так что не говорите мне про тайну личности, молодой человек. Нет личности, нет тайны.
– Простите, пан Янчевецкий, – сказал Дымок, – но ведь вам известно об отзыве Сурда с чужих слов, не так ли?
– А вы думаете, я помчался к мэтру переспрашивать?!
– Нет, вы не помчались… – продолжал Индеец. – Вы полгода страдали от абсолютной бесперспективности существования, покуда добрые люди из КОМКОНа не посоветовали вам заняться планетологией…
– КОМКОН? При чём здесь КОМКОН?
– Пойдёмте в парк, пан Янчевецкий, – решительно сказал Дымок. – Вы же видите, разговор и впрямь серьёзный.
Старый планетолог с тоскливым вздохом окинул взглядом сквер у памятника. Он чувствовал себя как человек, который принужден обстоятельствами принимать участие в неком постыдном действе.
«Надо всё-таки выслушать его,
