– Да, я слышал, – ответил Ларри.
* * *Прежде чем отправиться домой, Ларри написал два письма – Эду с Китти и Джеральдине, – хотя знал, что они опередят его лишь на пару дней.
Эта поездка помогла мне многое узнать о странном бизнесе, в котором я верчусь. И не все из этого знания оказалось душеполезным. Общая идея сводится к следующему: все, что помогает делать деньги, – хорошо. Здесь есть логика: для жизни всем нам нужны деньги. Значит, зарабатывать их – правильно, причем не важно как. Но чем больше я об этом думаю, тем больше уверяюсь в том, что люди мира бизнеса не видят общей картины. Не хлебом единым жив человек. Я прямо слышу, как рычит Эд. Но здесь даже и Бога приплетать незачем. Все очевидно. Хлеб нам нужен, чтобы выживать, но живем мы не ради хлеба. С деньгами то же самое. Они – не цель, а средство. Цель, к которой мы все стремимся, – жить достойно. Так что, как видишь, Китти, все наши беседы о праведности были не зря. Даже в непростом мире бизнеса праведность имеет значение. Она – залог достойной жизни. Честно говоря, я еще сам не понял, что хочу этим сказать: я продолжаю осмыслять это, пока пишу вам. Какое отношение праведность имеет к достойной жизни? Видимо, я считаю достойной такую жизнь, когда чувствуешь себя счастливым и значимым. Все мы хотим, чтобы наше существование имело какой-то смысл. И я не понимаю, как это возможно, если все наши блага – результат чужого страдания. Недаром нам, чтобы жить достойно, так важно верить, что изначально мы хорошие, что мы, как говорится, на стороне добра. И – да, деньги нам тоже нужны. Значит, целью любого бизнеса должны стать именно достойные деньги. Стоит фирме разделить мораль и прибыль, как исчезнет самый смысл бизнеса. Можно сказать, как святой Августин, мол, двадцать лет погрешу, а после, как заработаю достаточно, стану праведником. Но за эти двадцать лет ты отравишь мир и лишишься души. Да, Эд, я помню, что у тебя души нет. Но у тебя есть сердце. Ты живешь среди людей, которых любишь. Китти, скажи ему. Любовь – это праведность. Любовь – добро, которое люди несут друг другу.
Может, я что-то упускаю. Здесь жарко, как в аду, и я потею, как свинья. Потеют ли свиньи? Лучше сказать, что я потею, как лошадь. Так что, возможно, у меня плавятся мозги. Но вот мое признание. Я в нетерпении. Я знаю способ, как с помощью такой обыденной вещи, как продажа бананов, дать достойную жизнь нескольким тысячам человек. Я уверен, что в ближайшие годы компания будет расти. А что, если ей было предначертано нести добро? Мы уже привыкли думать, что делать деньги – сатанинское занятие. Я хочу вернуть его Господу. Полагаю, сейчас вы уже снисходительно улыбаетесь. Бедняга Ларри, он даже дорогу перейти не может, не оглядываясь в поисках высшей цели. Это правда, признаю. Я хочу, чтобы в моей жизни была цель. Но и вы хотите того же для себя. Все хотят того же. И именно этого мы ждем от нашей работы. Больше, чем денег и статуса. Мы жаждем смысла.
Ну вот, я заболтался. Через две недели и четыре дня я вернусь домой. Я очень скучаю по вас обоим и с нетерпением жду встречи. Поцелуйте от меня Пэмми и Марту. Жаль, мы все никак не выкроим времени пообщаться как следует. Может, этим летом вы с девочками присоединитесь к нам в Нормандии? Серьезно, подумайте об этом. Мы планируем пробыть там весь август.
Джеральдине он написал следующее:
Милая моя, любимая. Еще две недели, и я снова буду с тобой, а когда ты получишь это письмо, останется лишь пара дней. Новый Орлеан – прекрасный, роскошный, грязный, душный и, по-моему, чокнутый. Город похож на перезревший фрукт, который вот-вот лопнет. Я ходил на встречу в нашу материнскую компанию, но, кажется, родители из них так себе. Они мне сказали одно: зарабатывай деньги. Как ни странно, Новый Орлеан напоминает мне Индию. Та же яркость, буйство энергии и шум, но подо всем этим – дикость. Полагаю, мое второе письмо из Кингзтона ты получила. С того времени мне от тебя ничего не приходило, так что, надо думать, несколько твоих писем нагонят меня уже дома. У меня появилась мысль пригласить в августе Эда с Китти и девочками в Ла-Гранд-Эз. С детьми ведь повеселее, правда? Не могу дождаться, когда окажусь дома и вновь обниму тебя. У меня такое чувство, будто я пробыл в отъезде полжизни, а когда вернусь, все будут старенькие и сморщенные. Все, кроме тебя, милая, ведь годы над тобой не властны и красота твоя никогда не исчезнет.
36
Памела влюбилась в Ла-Гранд-Эз с первого взгляда. Ларри смотрел, как она носится из комнаты в комнату, выбегает в сад, за которым начинается густой лес, и видел в ее широко распахнутых глазах то же восхищение, которое овладело им двадцать пять с небольшим лет назад, когда он впервые сюда приехал. Это было летом, до того, как умерла мать. Ему было пять, то есть на два года меньше, чем теперь Памеле. Ларри ясно помнит, как мама сидела на террасе под огромным зонтиком или неспешно прогуливалась по длинным прямым allées,[32] которые пронизывали бесконечный лесной мир.
– Это твой дом? – спрашивала Памела. – Ты правда здесь живешь?
– Когда отдыхаю, – ответил Ларри, с улыбкой глядя на нее сверху вниз.
– Он мне нравится! – крикнула девочка. – Какой он красивый. Это же тайный дом в лесу. Можно я приеду и буду здесь с тобой жить?
– Ты и так здесь со мной живешь.
– Нет, я хочу навсегда-навсегда.
– Сомневаюсь, что твоей маме это понравится.
– Пусть тоже приезжает. Но без Мартышки. Она ничего не поймет.
Так Памела обозначила дом, сад и окружающий лес как свое законное владение. Она объявила, что само название «Ла-Гранд-Эз» намекает на нее.
– Там есть «ла» – это от слова «Памела»! Видишь, мамочка? Значит, дом – мой.
– Ну, милая, – Китти попыталась ее урезонить, – тебе придется побороться за него с Ларри и Джеральдиной. Мне почему-то кажется, он их.
– С Джеральдиной! – возмутилась Пэмми. – Это дом Ларри, а не Джеральдины.
Джеральдина была хорошенькой как никогда. В легком хлопковом платье и темных очках, поднятых на светлые кудри, она казалась воплощением лета. Ее стараниями старый дом наполнялся светом и цветом. Джеральдина следила, чтобы каждый день в
