Она расспрашивала Эда и Китти, как поживают их соседи в усадебном доме Иденфилд-Плейс.
– Мы так давно их не навещали. Как младенец?
– Уже не младенец, – поправила Китти. – Начал ходить. Но Луиза все еще не оправилась. Я очень за нее переживаю. Помнишь, прежде она была такая энергичная? А в последнее время что-то совсем тихая. Мне кажется, Луиза куда слабее, чем должна быть.
– И почему все так хотят младенцев? – Памела хмуро поглядела на младшую сестру. – Не понимаю, зачем они нужны.
– Ты тоже была младенцем, – ответил Эд.
– Один младенец еще ладно. – Вскочив, она бросилась к Элизабет, неловко ковыляющей к открытой двери в сад. – Нет, Марта. Наружу нельзя.
– Оставь ее в покое, милая, – велела Китти.
– А этот лес снаружи, – спросил Эд, – далеко он тянется? – Еще как, – ответил Ларри. – Можно пройти много миль и не увидеть ничего, кроме деревьев.
– Он меня пугает, – призналась Джеральдина. – Я все твержу Ларри, что нужно продать этот дом и купить другой, на побережье. В Этрета, может быть, или в Онфлере. Мне нравится, чтобы в окна было видно море.
Памела изумленно уставилась на Джеральдину.
– Я не могу его продать, он не мой, – мягко заметил Ларри, – и надеюсь, еще долгие годы не станет моим.
И дня не прошло, как Эд уже обнаружил одну из лесных тропинок и ушел бродить.
– За него не волнуйтесь, – успокаивала Китти, – к ужину вернется.
К своим ужинам Джеральдина относилась крайне трепетно – не только к угощению, но и к каждой детали сервировки. Но она плохо говорила по-французски, и ей было трудно общаться с Альбером и Вероник, молодой парой, недавно нанятой отцом Ларри для работы по дому и в саду. Порой Джеральдина приходила в отчаяние.
– Ларри, скажи, пожалуйста, Альберу, чтобы не ставил по утрам пиалы для кофе. Почему французы пьют кофе из пиал? Пока он горячий, его не взять. Минута – и он уже ледяной.
– Когда до Вероник наконец-то дойдет, что я прошу подавать овощи одновременно с мясом? Я говорю ей: «Тузансамбель», – а она только таращится на меня.
Впрочем, прислуга в Ла-Гранд-Эз старалась как могла. Каждое утро из boulangerie[33] в Бельнкомбре привозили свежий хрустящий хлеб. Кофе, сваренный в стеклянной колбе, был крепкий и ароматный. Деревенское масло подавали на стол большим куском – белое, нежное и слишком вкусное, чтобы мазать на него джем.
– Какая роскошь! – восхищалась Китти. – Просто райское угощение!
– Моя мама всегда говорит: гости как лошади – их нужно поить, кормить и держать в тепле.
– Я – счастливейшая лошадь на свете! Ты все продумала.
– Просто нужно поставить себя на место другого. В этом смысл всех хороших манер.
По вечерам сперва кормили Мартышку – на кухне, где ее развлекала Вероник. Памеле разрешили ужинать со взрослыми.
Ларри видел, что Джеральдину это раздражает.
– Может, я скажу Китти, что будет лучше отправить и Памелу ужинать на кухне?
– Нет, нет, – смутилась Джеральдина. – Если уж Китти так хочется. Я просто беспокоюсь, что девочка ест взрослую еду. Как думаешь, можно подать moules?[34]
Памела сообразила: это проверка.
– Мне нравятся moules, – сказала она. – Я бы попросила добавки.
– О, это чудовищно! – Джеральдина брезгливо вытянула салфетку из кольца. – Я говорила Альберу, что каждый вечер нужно подавать свежие салфетки. Ну что мне делать, Ларри? Они вообще не воспринимают, что я им говорю.
– Я постараюсь, чтобы они поняли, – пообещал Ларри.
Джеральдина улыбнулась Эду и Китти, разглаживая на коленях возмутительно мятую салфетку.
– Я знаю, что это на самом деле пустяки, но есть правила, и надо с ними считаться. Иначе мы с тем же успехом можем сидеть на полу и есть руками.
– Как Марта, – вставила Памела.
Китти спросила, как у Ларри с живописью.
– На нее теперь времени не остается.
Она смотрела на него с растерянной улыбкой, пытаясь догадаться, что он чувствует на самом деле. Не в силах отвести глаз от давно любимых черт, Ларри понимал, что больше никто в мире не понимает, чего ему стоило это самоотречение. Выбросив холсты в Темзу, он решительно отказался от живописи. Уговорил себя, что это честный поступок и трезвая позиция. Но эта тревога в глазах Китти словно оживила тогдашнюю боль.
– Сказать по правде, – признался он, – я понял, что художник из меня неважный.
– Но твои картины покупали! Ты же сам говорил.
– Джордж, потому что Луиза его заставила.
– Нет. Другие тоже.
– Да. Нашелся один настоящий покупатель. Я так и не узнал кто. Это был мой звездный час.
– Он ведь так здорово рисовал! – Китти повернулась к Эду: – Правда?
– Я верил в Ларри со школы. Но жить на что-то надо.
– А тебе его картины нравятся? – спросила Китти Джеральдину, простодушно ожидая поддержки.
– Я их никогда не видела, – ответила та.
– Как? – Китти смутилась.
Джеральдина, покраснев, повернулась к Ларри:
– Почему я их не видела, милый?
– Потому что показывать нечего. Я все выбросил. – Он говорил равнодушным голосом, чтобы не выдать чувств. Но именно этим и выдал.
Повисло молчание.
Вероник стала убирать со стола. Звяканье тарелок казалось оглушительным.
– Ты когда-нибудь слышала о художнике по имени Энтони Армитедж? – продолжил Ларри нарочито оживленно. – Он младше меня, но уже успел стать легендой. Я познакомился с ним в художественной школе до того, как он стал знаменитым.
По лицам собравшихся было понятно, что никто о нем не слышал.
– Мне просто не повезло, – объяснил Ларри. – Я столкнулся с настоящим гением. Я посмотрел на работы Армитеджа, посмотрел на свои – и понял, что обманываю себя.
– О Ларри. – Голос Китти был полон сочувствия.
– Не так уж и не повезло, – заметила Джеральдина. – Это одна из причин, по которой Ларри поехал в Индию.
Он улыбнулся:
– И правда.
– А этот Армитедж, – заинтересовался Эд, – он правда такой замечательный?
– Можешь сам убедиться, если хочешь. Он живет неподалеку, в Ульгате, это на побережье.
– А ты мне ничего не говорил! – укорила мужа Джеральдина.
Но ей он и про Нелл не говорил.
– Угадай, на ком он женат? – сказал он Китти. – На Нелл.
– Нелл! Твоей Нелл?
– Она уже очень давно не моя.
– О, тогда нам точно нужно их навестить!
Тем вечером в спальне Джеральдина была особенно молчалива, как всегда, когда чувствовала себя несправедливо обиженной. Это раздражало Ларри, хоть он и понимал, что она права.
– Послушай, я сожалею, – начал он.
– Ах, ты сожалеешь. Интересно о чем.
– Не стоило все это на тебя вываливать.
– Значит, мы все-таки поедем к ним в гости? К твоей бывшей, которой ты делал предложение, и ее знаменитому художнику?
Ларри понимал: он должен сказать, что Нелл для него ничего не значит и что они конечно же не поедут, если Джеральдине не хочется. Потом она немного всплакнет и скажет, что хочет только одного – чтобы Ларри был счастлив. Но его вдруг охватило упрямство.
– Думаю, может интересно получиться, – сказал он. – Да и
