Таким образом, во-первых, мы должны признать, что концепция общественной сферы Хабермаса является некоей нормативной моделью. Идеальной Хабермас называет такую общественную сферу, которая обслуживает интересы отнюдь не всех групп, потому что далеко не все социальные группы включены в политику. А несовершенной он называет такую публичную сферу, в которой все социальные группы включены в политику, но медиа обслуживают интересы лишь некоторых из них. Таким образом, Хабермас предполагает наличие некоей идеальной публичной сферы, которая доступна не только для буржуазии, но и для других политических и социальных групп, однако нигде подобная публичная сфера реализована не была. Хабермасов парадокс между «идеальной», где действует очень выраженная исключенность из политического пространства, и «деградировавшей», где в политику включены все, однако публичная сфера при этом не строится на подлинном диалоге, объясним, как нам кажется, феноменом пространства дебатов: невозможно поддерживать в широком пространстве дебатов, в которые по определению могут быть включены все, равенство возможностей для всех. Коммуникативные каналы не могут предоставлять слово всем, в результате «диалог» замещается «подготовленным диалогом», потому что чистый диалог вряд ли возможен. И это, с нашей точки зрения, одна из главных проблем Хабермаса: он критикует то, без чего медиасистема не может существовать в ситуации многоголосья и широты возможных политических и социальных интересов.
Многие последователи Хабермаса писали о наличии альтернативных публичных сфер (через них организуются в обществе дебаты альтернативных социальных групп) или «контрпубличных сфер» (дебаты оппозиционных групп).[240] Некоторые ученые писали о параллельных публичных сферах,[241] например анализируя советскую действительность: официальная публичная сфера и противопоставляемая ей параллельная публичная сфера.
Появление новых медиа и социальных медиа вызвали в среде последователей теории публичной сферы довольно обширные дебаты, которые мы условно можем разделить на медиаоптимистичные и медиапессимистичные. Первые, медиаоптимистичные, предполагают, что технологические возможности новых средств коммуникации предоставили неограниченные возможности для самоорганизации публичной сферы и инклюзии всех политических групп в общественные дебаты и публичную сферу. Следовательно, «форматные» ограничения всех предыдущих видов коммуникации (вертикальные медиа, которые распространяют информацию сверху вниз, требуют финансовых вложений и по определению подконтрольны только тем, кто может концентрировать финансовые ресурсы) устранены в новых видах медиа. Таким образом, можно говорить о торжестве «цифровой демократии», инклюзии граждан в политическую жизнь и о подлинной «публичной сфере». Медиаоптимистичные исследователи, вполне соглашаясь с идеями Хабермаса, видят в новых видах медиа возможность решения проблемы доминирования публичной сферы и поэтому проблемы ее деградации. Вторые, медиапессимистичные исследователи, остались вполне в парадигме критической теории. Они отказываются осмыслять новые инструменты медиа за пределами социальных и политико-экономических интересов. Следовательно, новые медиа становятся лишь еще одним изощренным способом организации альтернативных публичных сфер, раскола публичных сфер, политической изоляции определенных социальных групп и проч., а отнюдь не новыми формами онлайновой демократии.
Значение работ Хабермаса трудно переоценить. Во-первых, Хабермас затрагивает проблему корпоративного контроля каналов коммуникации в капиталистическом обществе, чем открывает в определенной мере двери и для традиции ранних марксистских исследований, использующих культурные основания для анализа социальных явлений (cultural studies), и для политической экономии массовых коммуникаций (см. гл. 16). Во-вторых, Хабермас, подобно У Липпману, поднимает важнейший вопрос о манипулятивной природе политических медиа, что опровергает идеи функционалистов о том, что медиа выполняют функции «надзора» в демократическом обществе, а также идеи неолибералов о том, что медиа функционируют как способ информирования избирателей о качестве общественных благ на политических рынках.
Концепции, предложенные первыми представителями критической теории, слишком идеологизированные, чтобы использоваться сегодня в научных исследованиях. Тем не менее многие взгляды поздних представителей Франкфуртской школы заслуживают большего внимания и помогают более четко нюансировать мономерный американский прагматичный подход к изучению медиасреды. Кроме того, важно понимать, что критическая теория заложила мощный фундамент для вопросов, которыми во второй половине XX в. будут заниматься и британские исследования, использующие культурные основания для анализа социальных явлений (cultural studies), и политическая экономия массовых коммуникаций.
Глава 11
Лингвистическая группа теорий
Отчасти структурную лингвистику можно считать вторым оппозитом эмпирико-функционалистскому подходу к изучению СМИ. Если эмпирико-функционалистский подход концентрировался на исследовании «прозрачного содержания коммуникации»[242] (содержание сообщений СМИ), то лингвистический подход исходит из непрозрачности языка как кода сообщения. Следовательно, в изучении нуждаются подтекст сообщения, скрытая стратегия его автора, необходимо концентрироваться на анализе используемых языковых средств и их влияния на само сообщение.
Рис. 11.1. Представление о коммуникативной ситуации с точки зрения наук о языке
Хотя первых сторонников лингвистического подхода занимали прежде всего сами элементы языка при изучении медиакоммуникаций, их заслуга состоит в том, что они положили начало дискурсивному анализу, то есть анализу как интралингвистических, так и экстралингвистических свойств сообщения. Если с точки зрения эмпирической схемы коммуникации приемник дублирует в собственном понимании сообщение передатчика, то в данном случае приемник анализирует это сообщение и интерпретирует его. Следовательно, в эмпирической модели сам факт передачи сообщения и есть коммуникация, а в лингвистической передача сообщения создает лишь потенциально коммуникативную ситуацию, потому что приемник может не понять передатчика. Получается «модель постоянной неопределенности с циркулярной условностью» (см. рис. 11.1).
§ 1. Структурализм и семиотика: основные понятия, теория знаков
Основателем семиологического подхода к лингвистике является швейцарский ученый Фердинанд де Соссюр (1857–1913), который провел в 1906–1911 гг. «Курс общей лингвистики» в Женевском университете. Для Соссюра язык – это социальный институт, тогда как речь – индивидуальный акт: «Он (язык. – И. К.) является социальным продуктом, совокупностью необходимых условностей, принятых коллективом, чтобы обеспечить реализацию, функционирование способности к речевой деятельности, существующей у каждого носителя языка».[243] Как социальный институт язык организован в систему знаков, обозначающих идеи, и представляет собой кодифицированный элемент речи. Лингвистика ставит своей задачей изучение правил этой системы, при помощи которых она производит смысл. В такой модели необходимо понимать, что язык является не просто однозначным кодом, а неким социальным институтом, базирующимся на конвенции, то есть на разделяемых обществом договоренностях о значении тех или иных его элементов.
Мечтой Ф. де Соссюра было создание общей науки, исследующей все языки (вербальные и невербальные), то есть изучающей жизнь знаков в социальной жизни. Соссюр назвал эту науку семиологией. Параллельно с Ф. де Соссюром свою общую теорию знаков предлагает американский прагматик Чарльз Сандерс Пирс. Процесс образования знака Пирс называет семиозисом, а науку, изучающую принципы организации знаковых систем, – семиотикой. Так возникли два основных подхода к науке о социальной роли знаков и два основных названия этой науки: семиология (ее последователем во второй половине
