Ролан Барт подчеркивал, что «развитие рекламы, радио, прессы, иллюстрации делают еще более необходимым создание такой науки, какой является семиология».[251]
Наиболее известным трудом Барта является, вероятно, эссе «Мифологии», в котором он анализирует с точки зрения разработанной им теории мифа как «вторичной системы сигнификации» различные коммуникативные феномены, такие как реклама, фотография и, отчасти, кино.[252]
Миф, по Барту, является вторичной семиотической системой, то есть строится на превращении означаемого в первичной семиотической системе в означающее во вторичной: «Миф представляет собой особую систему, и особенность эта заключается в том, что он создается на основе некоторой последовательности знаков, которая существует до него; МИФ ЯВЛЯЕТСЯ ВТОРИЧНОЙ СЕМИОЛОГИЧЕСКОЙ СИСТЕМОЙ. Знак (то есть результат ассоциации, концепта и акустического образа) первой системы становится всего лишь означающим во второй системе».[253] Таким образом, план выражения, которому мы однозначно придаем определенное конвенциональное значение, становится лишь некоей единой системой для дальнейшей интерпретации, порождающей миф. Восхваление политического деятеля происходит не при помощи прямого пения дифирамбов, а при помощи его репрезентации как деятельного субъекта, заботящегося о судьбе нации. Следовательно, показанный в телевизионных новостях сюжет о посещении детей в больнице, будучи первичной семиотической системой, в которой политический деятель посещает какую-то конкретную больницу и навещает в ней детей, во вторичной семиотической системе является демонстрацией заботы политика об обездоленных и, таким образом, воплощает миф о деятельной власти и восхвалении лидера.
Барт пишет: «Предположим, я сижу в парикмахерской, мне протягивают номер журнала "Пари матч". На обложке изображен молодой африканец во французской военной форме; беря под козырек, он глядит вверх, вероятно, на развевающийся французский флаг. Таков СМЫСЛ изображения. Но каким бы наивным я ни был, я прекрасно понимаю, что хочет сказать мне это изображение: оно означает, что Франция – это великая Империя, что все ее сыны, независимо от цвета кожи, верно служат под ее знаменами и что нет лучшего ответа критикам так называемой колониальной системы, чем рвение, с которым этот молодой африканец служит своим так называемым угнетателям».[254]
Противопоставление языка и речи как теоретическая модель складывается в 1960-х годах, в первую очередь в работах американского лингвиста Джона Остина (1911–1960), создателя теории речевых актов.[255] Дж. Остин исходит из того, что речь как акт коммуникации между людьми – не просто обмен сообщениями (так полагали американские социологи коммуникации), а побуждение к действиям, то есть коммуникация представляет собой скорее «акт делания», нежели «акт коммуникации» в чистом виде.[256] Во французском формализме этот подход получает свое продолжение в работах Эмиля де Бенвениста (1902–1976), для которого язык – социальное явление и инструмент социального взаимодействия.[257]
Любая коммуникация, по мнению Бенвениста, имеет несколько ключевых измерений, которые выражаются в характеристиках эннонсации (от франц. ennoncer – излагать),[258] представляющей собой акт, имеющий следующие особенности:
• всегда происходит от первого лица (я говорю), то есть язык материализуется, как только появляется «я». Иными словами, даже обезличенный текст предполагает определенную роль автора, который берет на себя ответственность в высказывании. Однако необходимо понимать, что роль автора (или присутствие «я» в тексте) может воплощаться по-разному;
• направлен на слушателя (реципиента). Тот факт, что человек берет слово, означает, что он обращается к какой-то аудитории (виртуальной или реальной, что не так важно);
• предполагает взаимоотношение с миром: мы познаем окружающий мир при помощи языка и речи, то есть мы думаем при помощи языка. Выражая свои мысли, мы выражаем свое представление о мире.
Поль Рикер проводит границу между эннонсацией устной и письменной.[259] Эта граница связана в первую очередь с присутствием слушателя и условиями коммуникации. При устном общении (речь) помимо собственно «значения» речи реципиенту передаются интонации, движения автора, его реакция на действия аудитории и т. п. В случае с письменным текстом условия обратной связи между автором и потребителем высказывания отсутствуют, и эннонсация не отличается от эннонсированного. Кроме того, при устном акте коммуникации имеет значение намерение говорящего. Мы говорим тогда, когда это уместно, в тот момент, когда коммуникативная ситуация того требует в социальной реальности. Начиная говорить, мы автоматически выражаем намерение. В случае с письменным текстом это намерение абстрактно. Намерение пишущего не выражается в тот момент, когда ситуация коммуникации (усвоения информации) уместна. Так формируется общий сюжет разговора. Мы говорим о чем-либо, когда в социальном окружении находим общую тему для разговора, которая является релевантной для всех собеседников. В случае с текстом его тематика не является релевантной для всех, потому что автор обращается к условному читателю, то есть не знает тех, к кому обращается, и не может предполагать коммуникативные ситуации и контексты, в которых текст может быть потреблен.
§ 3. Изучение нарративов
Как мы уже говорили, системы знаков сложны и запутанны и образуют многоуровневые структуры, которые порождают мифы и служат основой идеологизации в медиа. Барт, как мы выяснили, трактует мифы достаточно свободно. Мифом может быть отдельный элемент текста или несколько элементов одновременно, их связи друг с другом. Однако у такой «открытой» интерпретации мифов, как системы знаков, есть свой изъян. Подобная модель интерпретации не отвечает на вопрос: какие именно формальные элементы внутри текста свидетельствуют о той или иной идеологии? Через какие формальные элементы, образующие структуру, происходит передача мифем, то есть, по Барту, базовых единиц мифов? Ответы на эти вопросы дают представители французского формализма, опирающиеся на семиологию Барта, а также на более ранние работы в сфере морфологии литературных произведений. Для этих исследований первичным становится наличие действия (или истории) в любых литературных произведениях. Полагая, что нашему восприятию присущи автоматические когнитивные процессы, в основе которых лежат некие шаблоны идеальных действий, эти ученые классифицировали действия и отношения между действующими лицами в различных текстах (как литературных, так и
