– Вы поэтому стали тактиком?
– Да, но началось с карт. Я был трудным ребенком, – сказал Шарпантье с такой интонацией, будто это у кого-то вызывало сомнения. – Мир казался мне хаотичным. Беспокойным. Но в картах царил порядок. И красота. Я люблю карты.
Это не казалось преувеличением. Он с любовью посмотрел на бумагу на кофейном столике. На новообретенного друга.
– Даже само это слово интересно. На латыни карта мира называется mappa mundi. Слово mappa означает «кусок полотна, салфетка». Mundi – это, конечно, «мир». Не чудесно ли? Салфетка, на которой изображен мир. Мирское и великолепное. Карта.
Он произнес это слово так, будто оно действительно было волшебным. И в покрытом испариной лице молодого человека Гамаш увидел мир, открывавшийся несчастному мальчику.
– Первые европейские карты изготовлены монахами, которые собирали сведения у моряков и купцов, – сказал Шарпантье. – Иногда их называют картами Беата, потому что первые из них изготовил монах по имени Беат в восьмом веке. Он включил их в свой труд, посвященный Апокалипсису.
– Только не это, – пробормотал Гамаш.
Шарпантье покосился на него и снова вернулся к карте на столе.
– Каждая карта делалась с определенной целью, – прошептал он. – Какова цель вашей карты?
– Вы можете отгадать?
– Я могу изложить вам свое просвещенное и информированное мнение, основанное на годах изучения карт и тактики, – предложил Шарпантье.
– Отлично, – ответил Гамаш. – Выслушаю ваше мнение.
– Нарисовал ее картограф. Изготовитель карт. Не любитель. Тот, кто ее создал, был, видимо, профессионалом.
– Об этом свидетельствует корова или пирамида? – спросил Гамаш.
– Ни то ни другое, – сказал Шарпантье, не услышав юмористической нотки. – Контуры. – Он показал на тонкие линии, обозначающие высотный уровень. Холмы и долины. – Подозреваю, что если мы проверим это на местности, то карта окажется очень точной.
– Не совсем. Корову спасли, а снеговик растаял сто лет назад, и я вам гарантирую, что вы не найдете здесь пирамиды.
Он показал на треугольник в правом верхнем квадранте.
– Вот это и делает карту особенно интересной, – изрек Шарпантье. – Старые карты показывают историю. Историю поселения, предприятия, завоевания. На карте, видимо, показана очень личная история. Она предназначалась для одного лица. Для одной цели.
– И что же это за цель? – снова спросил Гамаш, не ожидая ответа.
Но на сей раз он его получил.
– Я думаю, перед нами одна из первых карт для спортивного ориентирования.
– Для ориентирования? Для спорта?
– Ну, начиналось оно иначе, – сказал Шарпантье. – Солдат на витраже – участник Первой мировой, верно? Ориентирование началось как учебная дисциплина для солдат, чтобы помочь им находить дорогу на поле боя.
– Значит, это военная карта? – спросил Гамаш, теряя нить.
– Нет, конечно. Тут снеговик с хоккейной клюшкой. На карте изображен не Ипр. Мы видим здешнюю округу. Вы хотели знать, зачем нарисовали карту?
В камине затрепыхалось и погасло пламя. Анри похрапывал на полу у ног Гамаша, маленькая Грейси перестала повизгивать.
Гамаш кивнул.
– Эту карту нарисовали для молодого солдата, как aide-mémoire[46], – сказал Шарпантье. – Чтобы напоминала ему о доме.
Арман посмотрел на три молодые игривые сосны.
– Чтобы привести его домой, – закончил Шарпантье.
Но это не сработало. «Не все карты волшебные», – подумал Гамаш.
Глава двадцать третья
Мирна села в кровати. Ее разбудил звук выстрела. Все еще сонная, она прислушалась, думая, что ей это приснилось.
Но тут раздался еще один выстрел. И не один, а целая очередь. Перепутать было невозможно. Стрельба из автоматического оружия.
А потом – крики. Вопли.
Скинув с себя одеяло, она побежала к двери спальни и распахнула ее. Сон у нее как рукой сняло, она уже знала, что увидит.
Жак Лорен сидел за ноутбуком, его лицо освещалось только мигающим экраном.
Шел третий час ночи, и Жак наконец-то последовал ее совету и погуглил Армана Гамаша.
И сразу всплыла ссылка на это видео.
Еще крики, слова команды. Четкие. Уверенные. Этот голос перекрывал панику, звучал громче выстрелов, агенты полиции все глубже проникали на заброшенную фабрику. Теснили террористов назад. Отвечали огнем.
Но террористы были повсюду, они имели численное превосходство над полицейскими.
Происходившее напоминало засаду, бойню.
И все же, подчиняясь командам и быстрым, решительным жестам командира, они продвигались вперед.
Хуэйфэнь Клутье села в кровати.
Первые спокойные часы после смерти профессора Ледюка. После убийства Ледюка.
Вот что останется в памяти о нем. Человек будет стерт убийством. Серж Ледюк более не существовал. Он никогда не жил. Все, что он делал, умерло.
Она положила карту на колени и уставилась на нее.
Лицо кадета Лорена становилось все бледнее.
Он узнавал происходящее. Это было тактическое упражнение на их макете фабрики. Во время которого его дважды убили и один раз взяли в заложники. Ему ни разу не удавалось одержать там победу.
Но перед ним было не упражнение. Все это происходило в реальности.
Видео составили из отрезков записи, сделанных камерами в шлемах агентов. Изображение постоянно переключалось с одной камеры на другую. Дерганое, неровное. Они бежали. Прятались за бетонными столбами, из которых пули высекали цементную пыль.
Но все было очевидно. Как и лица агентов, выражавшие решительность и отвагу. Полицейские наступали. Хотя и падали.
Амелия лежала в кровати, уставившись в потолок.
Одеяло согревало ее, несмотря на прохладный, свежий воздух, проникающий внутрь через приоткрытое окно. Простыни пахли лавандой. Слабый запах, не вызывающий отвращения. Только успокаивающий.
И медленно, медленно ее мысли замедлялись. Прекращали свое мельтешение. Свой беспокойный ход. Амелия вдыхала лаванду и выдыхала тревогу.
Герцог умер. Упокоился в мире, и теперь наконец она тоже могла успокоиться.
Звуки потрясали даже сильнее, чем образы. Жак морщился, когда пули вокруг ударяли то в стену, то в пол. То в живую плоть. Звук был гораздо громче, чем во время упражнений в академии. Его мозг словно онемел от шума, хаоса, команд, взрывов, криков боли. Его руки сжимали подлокотники кресла, крепко держались за них.
Все его чувства отключились.
На экране офицер в тактическом снаряжении бежал вперед. Внезапно он остановился. Постоял на месте несколько мгновений. А потом, как в гротескной пародии на балетные движения, изящно развернулся и упал.
Раздался голос: «Жан Ги!»
Жак наблюдал за тем, как профессора Бовуара оттащили в безопасное место. Потом камера переключилась, и он увидел коммандера Гамаша, очень четко. Гамаш быстро оценил состояние раненого, пока вокруг продолжалась стрельба и пули дробили бетон.
Бовуар смотрел на Гамаша, который пытался остановить кровотечение. Бовуар молчал, но его глаза были широко раскрыты от ужаса. Умоляли.
«Я должен бежать», – сказал Гамаш. Он вытащил бинт, вложил в руку Бовуара и прижал ее к ране. Замер на мгновение, потом наклонился и поцеловал Бовуара в лоб.
Рут Зардо стояла на пороге и смотрела на мальчишку, лежащего в постели.
Он крепко спал, глубоко дыша. Она прислушалась к ритму его дыхания. Потом закрыла дверь и спустилась на первый этаж.
Старая поэтесса спала мало. Сон, казалось, и не требовался ей. Однако ей требовалось время. Она видела впереди
