Мальчишка оставил свою копию карты в кухне. Рут приготовила чашку травяного чая и села на привычное место рядом с Розой, которая спала в своей тряпичной постели возле плиты.
Роза приборматывала во сне, выдыхая: «фак-фак-фак».
Рут посмотрела на карту. Она думала, что эта история подвигнет ее написать стихотворение. Излить чувства на бумаге. Как это сделал тот человек, который нарисовал карту.
Но теперь она поняла: в этом нет нужды. Все, что нужно сказать, сказала карта.
Своими изящными контурами. Дорогами и реками. Застрявшей коровой, радующимся снеговиком.
Тремя маленькими, но полными жизни соснами.
И мазками. Грязи. Или крови.
Да, карта сказала все.
Рут подняла взгляд. В сторону неба, но не до небес. Ее мысли остановились на втором этаже дома. Там, где молодой человек, который утром нашел одного из своих преподавателей мертвым, лежал глухой к окружающему миру.
Такие события оставляют шрам на человеке. Не дают покоя его разуму, спящему ли, бодрствующему ли.
И все же молодой Натаниэль спал, и случившееся вовсе не беспокоило его.
Сердце Жака Лорена колотилось в груди, висках, горле.
Террористы были мертвы. Погибли или были ранены и агенты полиции. Но невероятным образом некоторые из них избежали ранений. Благодаря спокойствию и тактическому таланту их командира. Того, кто провел их по фабрике и одержал победу в явно проигрышной ситуации, а теперь лежал без сознания на бетонном полу. Фельдшеры работали с ним. Из раны на его голове текла кровь.
Рядом с ним на коленях стояла женщина-полицейский, держа его за окровавленную руку.
Кадет Лорен выключил ноутбук и отодвинулся от стола.
Глава двадцать четвертая
– Café?
Мэр Флоран пододвинул кувшин к двум следователям.
Поль Желина, сегодня без своей формы КККП, в гражданском, отказался, но Изабель Лакост кивнула.
В кабинете мэра витал застоялый запах чуть подгоревшего кофе. Лакост подозревала, что стеклянный кофейник, на стенках которого десятилетиями копился кофеин, весь день стоял на плитке. Уж кофе-то этот человек мог предложить своим избирателям.
В семь тридцать мартовского утра это можно было считать щедрым предложением.
По ее просьбе мэр добавил в кофе молоко и сахар и протянул Лакост кружку.
Его кабинет не производил сильного впечатления. Когда-то – может быть. Но не теперь. Ламинированные панели под дерево на стенах кое-где отслаивались, а на звукопоглощающей плитке потолка виднелись пятна. Ковер видел лучшие дни, и еще бог знает что он видел.
Но, несмотря на все это, кабинет выглядел приветливо, с его разномастными стульями и столом, явно позаимствованным в какой-нибудь старинной католической школе. Стены были увешаны фотографиями местных спортивных команд, ребята улыбались, держали флажки, сообщавшие о месте, занятом ими на тех или иных соревнованиях.
Среди молодых спортсменов стоял мэр. Гордо улыбался с каждой фотографии.
Некоторые фотографии повыцвели, мэр на них с годами становился все более и более округлым, волосы его редели. И седели.
У многих из этих мальчиков и девочек уже появились свои дети.
На столе мэра Флорана стояли в рамках фотографии размером поменьше. Дети, внуки. Они обнимали собак, кошек. И лошадь.
Мэр сел в кресло и с озабоченным видом наклонился к посетителям.
Он оказался совсем не таким, как предполагала старший инспектор Лакост. Выслушав описание месье Гамаша, она готовилась увидеть жилистого человека, изможденного заботами, разочарованиями и северным ветром.
Но, глядя в его мягкие, выжидающие глаза – глаза дедушки, она поняла, что месье Гамаш не давал ей физического описания этого человека, только сказал: мэр остро ощущает добро и зло. И не забывает обид.
Остальное она домыслила сама.
Еще Гамаш говорил, что мэр ему симпатичен. И теперь Лакост понимала почему. Ей мэр тоже был симпатичен. Офицер КККП, сидевший рядом с ней, расслабился и положил ногу на ногу.
Даже если мэр Флоран мог убить Сержа Ледюка, то ни для кого другого он не был опасен.
Изабель Лакост решила использовать прием, который применяла редко:
– Господин мэр, это вы убили Сержа Ледюка?
Редко по той причине, что этот прием редко приводил к успеху.
Его кустистые брови удивленно поднялись, а заместитель комиссара повернулся на стуле и уставился на нее.
– Ах, моя дорогая, я понимаю, почему вы спрашиваете.
Немногим сошло бы с рук обращение «моя дорогая» по отношению к старшему инспектору Лакост, но сейчас она не почувствовала никакого раздражения. Мэр произнес эти слова уж точно не для того, чтобы уколоть ее.
– Я бы тоже так подумал, – продолжил он. – На вашем месте. Извините, мне не следует смеяться. Вы же не шутили. Человека убили, и я должен печалиться. Расстраиваться. Однако я ничего такого не ощущаю.
Мэр переплел пальцы. Его веселые глаза посерьезнели.
– Я презирал Сержа Ледюка. Если бы я задумал совершить убийство, то убил бы его. Я каждое воскресенье хожу в церковь. Иногда захожу туда в будни, чтобы помолиться за детей в беде или отчаянии. И я всегда молюсь за Сержа Ледюка.
– За его душу, – кивнул Желина.
– За его смерть.
– Вы так его ненавидели? – спросила Лакост.
Мэр Флоран откинулся на спинку кресла и немного помолчал, и в этой тишине Изабель Лакост услышала далекие крики и счастливый визг играющих детей.
– Вы пришли, потому что знаете эту историю. Потому что коммандер Гамаш сказал вам, что случилось с вашей академией.
Лакост хотела сказать, что это не ее академия, но решила не обращать внимания. Она понимала, что он имеет в виду.
– Тогда я не буду пересказывать детали, но скажу вам: у нас маленький район. Почти ничего нет. Наше богатство – дети. Мы много лет зарабатывали деньги, чтобы построить для них место для игр. Где можно было бы организовать кружки и заниматься спортом круглый год. Чтобы они выросли сильными и здоровыми. Ведь потом они неминуемо уедут отсюда. У нас тут мало возможностей для молодых людей. Но мы могли дать им хорошее детство. И послать их в мир крепкими и счастливыми. Серж Ледюк украл все это. Мог ли я его убить? Да. Убил ли я его? Нет.
Но пока он говорил, его начало трясти. От сдерживаемого гнева.
Лакост знала, что это бомба. Облаченная в кровь и плоть. Человеческая бомба, конечно. Но это лишь увеличивало опасность взрыва.
– Насколько я понимаю, коммандер Гамаш и вы разработали план, по которому местные дети смогут пользоваться спортивными сооружениями академии, – сказала Лакост. – Это, безусловно, поможет детям.
– Вы думаете?
Мэр смотрел на нее пронзительным взглядом, а она не сводила с него не менее проницательных глаз.
– Где вы находились позавчера вечером, сэр?
Он придвинул к себе блокнот и перевернул страничку назад.
– Тем вечером я был на ужине в «Лайонс клаб». Он закончился около девяти. – Мэр посмотрел на них и снова улыбнулся. – Мы стареем. После девяти уже тянет домой.
Лакост улыбнулась ему, надеясь и молясь, чтобы ей не пришлось арестовывать этого человека.
Она знала, что Господь иногда откликается на молитвы. Ведь в конечном счете он откликнулся на молитвы
