– Зачем?
– Зачем? Затем, что он верит всему, что наговорил про вас этот Ледюк. Ему нужно знать правду, если он хочет чему-то научиться. Убийца разгуливает на свободе. Мальчишка должен наконец взяться за ум.
– Никому не нужно смотреть то видео.
– Послушайте, Арман, я знаю, вам не нравится, что оно там висит, но факт остается фактом: оно там висит. С какой-то своей целью. Если оно покажет этому молодому человеку, как все было на самом деле, то, может, и от него будет какая-то польза.
– Разве похоже, что он переменил мнение? – спросил Арман.
Мирна покосилась в сторону столовой и покачала головой.
– Я думаю, тут действует что-то другое, – сказала она. – Я видела его лицо, когда он смотрел видео. Он был потрясен. Но каким-то необычным образом. Он словно сам вошел в экран. Чтобы понять, как оно происходило на самом деле. Это редкая способность – прочувствовать всю глубину происходящего. Он словно сам там побывал.
Увидев лицо Гамаша, она повторила:
– Словно.
Гамаш посмотрел в сторону столовой и снова на Мирну.
– Он видел их всех, – сказал Арман. – Реала, Этьена, Сару.
Он назвал имена убитых, как накануне называла Рут.
Мирна кивнула:
– И Жана Ги. И вас. Наверное, он впервые осознал, что значит быть агентом Квебекской полиции. Герцог… так они его называли?
Гамаш кивнул.
– Герцог, вероятно, понарассказывал им всяких историй о власти и славе, где любое насилие – дело героическое и зрелищное, как в старых военных фильмах или вестернах. Смерть была чистой, и умирали по большей части не мы, а враги. Вот за что они его любили. Но видео показывает, насколько смерть страшна в реальности. Наверное, это привело его в ужас. И он вас за это ненавидит.
Гамаш понял, что ошибался. Ему казалось, что кадет Лорен не воспринимает это серьезно, а на самом деле парень был почти парализован страхом.
Жак мучился вопросом, который рано или поздно задавали себе все они: «Когда я окажусь в подобной ситуации, смогу ли я идти вперед или побегу с поля боя?»
– Пора ему узнать, что от него потребуется, – сказал Гамаш. – Им всем пора узнать.
Потом он улыбнулся. Мимолетно, коротко. Искренне.
– Хорошая мысль, Мирна. Может быть, то, что тогда случилось, и принесет какую-то пользу. Их смерть поможет спасти чьи-то жизни. Спасет жизнь Жака, в особенности если это убедит его уйти.
– Вы думаете, он уйдет?
– Возможно, ему стоит это сделать.
– Но разве он все равно не умрет в назначенный час? – спросила Мирна. – В кровати, в машине, в перестрелке?
– Судьба? Не надо больше про судьбу, – сказал Гамаш.
Они часто разговаривали на эту тему, но сегодня был не тот день.
Гамаш и Шарпантье ушли, за ними ушли и Мирна с Кларой, а кадеты остались.
В конце концов Хуэйфэнь пришлось мыть посуду. Амелия с ворчанием пошла ей помогать. Потом к ним присоединился Натаниэль. Последним в кухню пришел Жак. Выхватив кухонное полотенце у Натаниэля, он щелкнул на него зубами, прежде чем взять мокрую тарелку.
Натаниэль рассмеялся, понимая, что это сделано в шутку. И все же было что-то злобное и в щелчке, и в том ощущении укуса, которое осталось.
Глава двадцать шестая
– Он мог это сделать, – сказала Изабель Лакост.
Они собрались в конференц-зале академии. Гамаш, Шарпантье, Бовуар и Желина слушали, а Лакост докладывала об утренней встрече с мэром.
Свет проникал сквозь панорамное окно, снег снаружи таял на ярком солнце.
– У него были мотив и возможность. И даже, вероятно, знания, чтобы обойти систему безопасности.
– Однако мы не знаем, сделал ли он это намеренно, или же система сама вышла из строя, – возразил Бовуар.
– Каково твое мнение о мэре Флоране? – спросил Гамаш.
– Мне он понравился. Интересный человек. Он излучал радушие. Хорошее настроение. Но легко, чуть ли не с радостью признал, что мог незаметно выйти из дома, приехать сюда, убить Ледюка и вернуться домой, и никто бы ничего не узнал.
– Однако, когда вы спросили, убил ли он Ледюка, он ответил: нет, – заметил Желина. – И я полагаю, он этого не делал.
– Ты снова попробовала? – спросил Гамаш.
– И опять ничего не получилось? – сказал Бовуар.
Лакост покачала головой и улыбнулась:
– Когда-нибудь получится, и мы все пораньше уйдем домой.
– Но мэр признал, что презирал убитого, – сказал Желина, с интересом и даже завистью глядя на дружескую близость этих людей. Ему пришлось напомнить себе, что он здесь, чтобы судить их, а не становиться одним из них. – Его точные слова: «Презирал». И он не стал скрывать, что желал ему смерти.
– Если бы умирали все, о чьей смерти мы молимся, то все улицы были бы завалены покойниками, – сказал Бовуар.
– Non, – возразил Желина. – Мы можем желать кому-то гибели, но чтобы религиозный человек сидел в церкви и молил Господа о чьей-то смерти? Не о прекращении мучений близкого человека, который неизлечимо болен и страдает, а о смерти человека, полного сил, который может и должен прожить еще сорок лет. Молиться о смерти такого человека – это что-то совершенно иное. Подобная ненависть заглушает нравственность, этику и веру. Ненависть, поселившаяся в душе.
Слушая Желина, Гамаш спрашивал себя, религиозный ли человек он сам.
– Значит, вы считаете, что мэр Флоран – религиозный фанатик, а Бог – его сообщник? – спросил Бовуар.
– В вашем изложении это звучит глупо, – сказал Желина с печальной улыбкой и покачал головой. – Он может быть религиозным человеком, но если он убил Ледюка, то его вела ненависть к этому человеку, а не любовь к Богу. Я понял, что нельзя недооценивать ненависть. Рядом с ненавистью всегда идет безумие.
– У нас есть отчет криминалистов, – сказал Бовуар, постучав по экрану своего планшета.
Какое же это облегчение – расследовать убийство там, где есть высокоскоростной Интернет. Отчет засветился на экранах перед всеми.
И еще облегчение иметь дело с фактами, а не с гипотезами.
– Он был убит той самой пулей, которую извлекли из стены. Ее выпустили из револьвера «макдермот», который мы нашли. Тут никаких неожиданностей.
– Одна есть, – возразил Желина. – Я не эксперт по убийствам, но я считал, что в большинстве случаев убийцы приносят оружие с собой. Чтобы потом от него избавиться. У следователей меньше материала, если отсутствует оружие.
– Любители, – произнес Шарпантье.
До этого момента он сухо молчал, но стоило ему заговорить, как пот потек с него ручьями.
– Профессионалы знают, что сразу после совершения убийства оружие перестает быть пистолетом, ножом или дубинкой и становится петлей на шее, – сказал он. – Убийца считает, что поступил очень умно, забрав с собой оружие, но отделаться от него гораздо труднее, чем думают многие. Чем дольше оружие остается в руках преступника, тем сложнее становится задача избавиться от него и тем туже затягивается петля.
Шарпантье показал руками отрезок веревки, потом дернул ее за «концы» с такой силой и с таким наслаждением, что наблюдавшие за ним на мгновение замерли. На этого тихого человека снизошло подобие экстаза, пока он рассуждал о
