Гамаш слегка наклонился к Шарпантье, взгляд его вдумчивых глаз стал острее. Он вдруг понял, что напоминает ему бывший ученик. Его худое напряженное тело было той самой веревкой, а его непомерно большая голова – петлей.
Если Гамаш был разведчиком, а Бовуар – охотником, то Шарпантье, похоже, родился палачом.
А Желина? Гамаш перевел взгляд на старшего офицера КККП. Кем является он?
– Непрофессионалы впадают в панику и берут оружие с собой, – подтвердил Бовуар. – Ледюка убил человек, который знал, что делает. Или по меньшей мере все продумал.
– Но почему револьвер? – спросил Желина. – Зачем Ледюк купил его и почему им, а не автоматическим пистолетом воспользовался убийца?
– У револьвера имелось преимущество – он уже находился там, – пояснил Гамаш. – И установить его связь с убийцей не представлялось возможным. У него есть еще одно преимущество.
– Какое? – спросила Лакост.
Бовуар улыбнулся и подался вперед:
– А такое, что мы теперь о нем говорим. Тратим время на разговоры, а не на расследование. Револьвер – штука необычная. Всякие необычные вещи съедают время и энергию расследования.
– Ты считаешь, что револьвер – одновременно орудие убийства и ложный след, – сказала Лакост.
– Да еще какой! – воскликнул Бовуар. – Когда нам попадается что-либо столь странное, мы просто обязаны уделить этому внимание и, возможно, упускаем что-то другое.
– Это требует рассмотрения, – кивнул Гамаш.
– Слишком много предположений, – заявила Лакост. – Идем дальше. Я вижу предварительные сведения по ДНК на месте преступления.
– Там обнаружено много разных ДНК, – сказал Бовуар, переводя взгляд на экран. – Чтобы все проверить, понадобится время.
– Отпечатков тоже немало, – сказал Желина, перелистнув страницу вперед. – И не только в гостиной.
– Да, – подтвердил Бовуар и снова прикоснулся пальцами к экрану планшета.
У всех появилось схематическое изображение комнат Ледюка. План с расположением мебели и тела. Еще одно касание, и на изображении появились точки. В таком количестве, что, кроме них, почти ничего не было видно.
– Красные точки – отпечатки, оставленные Ледюком, – сказал Бовуар и дотронулся до клавиши.
Красные исчезли, остались одни черные. В гораздо меньшем количестве.
– Как видите, остальные отпечатки главным образом в гостиной, но некоторые – в ванной и несколько в спальне.
– Они идентифицированы?
– Не все, но большинство. Большая часть принадлежит одному человеку. Мишелю Бребёфу.
– Ха, – сказал Гамаш и наклонился к экрану, подперев голову руками. – Можешь показать только его отпечатки?
Касание – и экран опять изменился. Точки были в гостиной, в ванной. В спальне.
Гамаш внимательно изучил их.
Желина дотронулся до иконки на своем экране, и вместо плана квартиры у него вновь появился криминалистический отчет. Желина считал, что изображения на экране могут быть использованы лишь ограниченно. Они помогали нагляднее представить место преступления, но в то же время вносили некоторую путаницу. Слишком много информации при слишком узкой ее направленности.
Он предпочитал читать отчет.
– Тут, помимо отпечатков Бребёфа, есть отпечатки других преподавателей, – сказал он. – Например, Годбата. Похоже, эти трое – Ледюк, Годбат и Бребёф – проводили немало времени вместе.
– Да, похоже, – согласился Бовуар. – Но мы не можем сказать, появились ли отпечатки одновременно или в разное время.
– Как часто убирают в комнатах? – спросил офицер КККП.
– Раз в неделю, – ответил Бовуар. – Комнату Ледюка убирали за три дня до убийства.
– Однако обычной уборки оказалось недостаточно, чтобы стереть все отпечатки, – заметил Гамаш. – Некоторые из них, вероятно, довольно старые.
– Ну, Ледюк и Годбат вполне подходят друг другу, – сказал Желина. – Но как сюда вписывается Мишель Бребёф? Я просто не могу себе представить, как он пьет пиво с Ледюком или смотрит хоккей.
Гамаша позабавила эта картинка: рафинированный Бребёф и плебей Ледюк дружно расслабляются. Потом он вспомнил тот вечер у себя в квартире в начале семестра. Рейн-Мари, кадеты. Огонь в камине, выпивка. Снежная буря стучится в окно буквально в нескольких шагах.
Первая неформальная встреча с кадетами. Кажется, с тех пор прошло сто лет, а на самом деле всего несколько месяцев.
Мишель Бребёф появился позже остальных, и Серж Ледюк тут же подошел к нему и чуть было не преклонил колена. Он, конечно, узнал этого человека и выразил свое восхищение им, несмотря на неудовольствие Бребёфа, а может быть, именно из-за его неудовольствия.
Жан Ги Бовуар тоже это заметил и высказал опасения, что это может стать началом нечестивого союза. Возможно, он был прав.
– Они были на дружеской ноге, – сказал Гамаш, – хотя очень сомневаюсь, что их можно назвать друзьями. Я поговорю с Бребёфом.
– Наверное, будет лучше, если поговорю я, – заявил Желина.
Скрытый смысл его слов не вызывал сомнений, и Гамаш поднял брови, но возражать не стал. По этой причине и пригласили стороннего наблюдателя. Чтобы обеспечить справедливое расследование. К тому же все хорошо знали, что у Гамаша и Бребёфа долгая история отношений: сначала близкие друзья и коллеги, а потом чуть ли не смертельные враги.
– С вашего разрешения, я бы хотел присутствовать, – сказал Гамаш. Заметив, что Желина колеблется, коммандер добавил: – У меня есть преимущество: я его хорошо знаю.
Желина коротко кивнул.
Бовуар и Лакост переглянулись, и Лакост спросила:
– А что насчет мэра? Его отпечатки не обнаружились?
– Ни одного.
– Тогда кому принадлежат другие отпечатки? – спросила она, показывая на немаркированные точки в ванной и спальне.
– Некоторые еще не идентифицированы, – ответил Бовуар. – Но большинство принадлежат кадетам.
– В ванной и спальне преподавателя? – удивился Желина. – Это довольно необычно, правда?
– Я рекомендовал преподавателям встречаться с кадетами в неформальной обстановке, – сказал Гамаш.
– Насколько неформальной стала эта обстановка?
– Хороший вопрос, – заметил Гамаш. – Я советовал, чтобы они встречались группами.
– Вы боялись, как бы чего не случилось?
– Мне это казалось разумным, – сказал коммандер. – Для всех.
– И такие встречи происходили?
– Oui, – сказал Бовуар. – Большинство раз в неделю встречались с кадетами. Моя группа собиралась по средам. Мы ели сэндвичи, пили пиво, разговаривали.
– Разновидность наставничества? – спросил Желина.
– В этом и состояла идея, – ответил Гамаш.
– Кадетов приписывали к преподавателям или они сами выбирали?
– Сами.
– И некоторые выбрали Сержа Ледюка? – недоверчиво спросил Желина, бросив взгляд на черные точки на экране Лакост.
– Я ожидал чего-то подобного, – признался коммандер Гамаш. – Особенно в отношении старшекурсников – он был у них вождем.
– Не вождем, а главарем, – возразил Желина. – Они, конечно, радовались возможности выскользнуть из-под его пяты.
– Когда полиция впервые начала расследовать случаи жестокого обращения с детьми, – заговорила Лакост, – был разработан простой тест. Зачастую случаи жестокости не вызывали сомнений, но оставалось неясным, кто из родителей виноват. И тогда придумали следующее: ребенка ставили в одном углу комнаты, а родителей – в двух других и смотрели, к кому побежит ребенок. Второй родитель, видимо, и был виноватым.
– Мы можем вернуться к нашей теме? – недовольно произнес Желина.
– Они не сразу поняли, что ошибались, – тихо продолжила Лакост. – Дети бежали к тому, кто был жесток с ними.
Это откровение походило на призрак, который вошел в комнату и удобно устроился среди фотографий убитого.
– Как это возможно? – поразился Желина. – Разве не логично предположить, что ребенок постарается убежать подальше от того родителя, который жесток с ним?
– Вы так считаете. А ребенок хочет только одного – умаслить жестокого родителя. Они рано и быстро
