Желина посмотрел на Гамаша:
– И это случилось с Ледюком?
– Думаю, да. Некоторых кадетов, без сомнения, тянуло к нему, потому что они были сделаны из одного теста с ним. Он легализировал жестокость. А кое-кто шел к нему из страха.
– Но ведь они взрослые, а не дети, – сказал Желина.
– Взрослые, да не очень, – заметил Гамаш. – К тому же возраст не важен. Мы постоянно видим такое же поведение у взрослых. Некоторые так и рвутся угодить лицу властному, даже жестокому. Дома. На работе. В спортивной команде. В вооруженных силах. И безусловно, в полиции. Верх берет сильная, а нередко и жестокая личность. За ней идут из страха, а не из уважения или преданности.
– А в закрытой школьной среде он становится образцом для подражания, – добавила Лакост.
– Но с вашим появлением это прекратилось, – сказал Желина Гамашу. – Вы низложили Герцога. И попытались научить их службе, честности, справедливости.
Он постарался произнести это так, чтобы цитирование девиза Квебекской полиции не прозвучало насмешкой ни над девизом, ни над коммандером.
– Oui. Exactement[50], – сказал Гамаш.
Офицер КККП редко встречал людей, которые знали этот девиз, уже не говоря о том, чтобы верить в него. Впрочем, он был знаком с историей Гамаша и знал, что у того есть собственное определение этих трех понятий.
Девиз Королевской канадской конной полиции звучал прозаичнее.
«Maintiens le droit» – «Защищай закон».
Поля Желина это вполне устраивало. Он знал, что закон и справедливость не всегда совпадают. Но этот девиз имел преимущество благодаря своей абсолютной ясности. В то время как справедливость отличалась изменчивостью, ситуативностью. Ее можно было интерпретировать и понимать по-разному.
Он взглянул на фотографии Сержа Ледюка.
Его убийство нарушало закон, но служило торжеству справедливости? Возможно.
– Когда вы взяли власть, коммандер, Ледюк из учителя превратился в предмет изучения, – сказал Шарпантье. – Кадеты усвоили, что падение тирана неизбежно.
– Однако кое-кто все равно выбирал Ледюка в наставники, – указал Желина. – Тут урок явно пошел не в прок.
– Для подобных вещей требуется время, – возразил Гамаш. – Их мир перевернулся с ног на голову. Некоторые, возможно, думали, что это временно. Они предполагали, что я продержусь семестр, а потом Ледюк восстанет из праха. Я искренне удивился, что за ним пошло не так уж много кадетов.
– Большинство пошли за вами?
Гамаш улыбнулся:
– Новый шериф в городе? Non. Ничего подобного. Полагаю, сделать такой шаг было для многих сродни предательству. Но постепенно в мою квартиру стало приходить все больше кадетов. Главным образом первокурсники. А некоторых я приглашал сам.
– И кого именно? – спросил Желина. – Самых многообещающих?
– Лучших из выводка? – усмехнулся Гамаш.
Желина слегка удивился, услышав такую формулировку.
– Мы можем вернуться к отчету криминалистов? – спросила Лакост, посмотрев на часы.
– Конечно, – согласился Желина. – Désolé.
Они снова опустили глаза на экраны, и Бовуар продолжил свою экскурсию:
– Как видите, отпечатки пальцев некоторых кадетов оказались в ванной комнате Ледюка. Включая и тех кадетов, что сейчас в деревне. Тут нет ничего удивительного. Мы знали, что они в числе его протеже. Но отпечатки одного из них обнаружились на комоде и на футляре от револьвера.
Он нажал клавишу, и осталась всего одна точка.
– Кадеты в деревне? – спросил Желина, переводя взгляд с Бовуара на Лакост. – В Сен-Альфонсе? Что, некоторые из кадетов местные?
Бовуар виновато посмотрел на Гамаша.
– Чьи отпечатки на футляре? – спросил Гамаш.
– Кадета Шоке.
Гамаш нахмурил брови.
– А на оружии? – спросила Лакост.
– Отпечатки на револьвере, к сожалению, смазаны, тут можно говорить лишь о частичных отпечатках. Поступил и отчет коронера. О Ледюке ничего необычного. Он имел вполне приличное здоровье для сорокашестилетнего мужчины. Никаких свидетельств недавней сексуальной активности. Незадолго до смерти он поел и выпил виски.
– Много выпил? – спросил Желина.
– Нет. И никаких синяков или порезов, свидетельствующих о борьбе.
– Значит, он просто стоял и ждал, между тем как кто-то приставил к его виску револьвер и нажал на спусковой крючок? – спросила Лакост.
Она обвела взглядом сидящих за столом – все они тоже пытались представить, как это могло произойти. В особенности с таким человеком, как Ледюк, который, судя по всем рассказам, в свои лучшие времена был задиристым.
Офицер КККП подался вперед и покачал головой:
– Нет. Это лишено смысла. Видимо, мы что-то упускаем. Эти частичные отпечатки на оружии. Неужели Ледюк показывал его всем подряд? И в конечном счете дал в руки своему убийце?
– Который застрелил его в присутствии других? – скептически произнесла Лакост.
– Так что вы думаете на этот счет? – спросил Желина.
– Я скажу вам, что я думаю, – ответил Бовуар. – Я думаю, Ледюк по какой-то причине гордился револьвером и любил его демонстрировать. И когда люди приходили к нему, он доставал футляр и показывал его. Может быть, сочинил какую-то историю о подвигах давно погибшего на войне родственника. Отсюда и отпечатки.
– Вы прочитали примечание от криминалистов? – спросил Желина.
Гамаш прочитал, и было заметно, что Бовуар и Лакост тоже прочитали. Но предпочли помалкивать.
– Это экстраполяция частичных отпечатков на револьвере, – продолжал офицер КККП. – Неприемлемая в качестве доказательств, однако наводящая на размышления. Кому могут принадлежать отпечатки. Я вижу, что тут есть и отпечатки кадета Шоке.
– Частичные. Слишком размазанные для однозначной идентификации. Мы к таким вещам не относимся серьезно, – сказала Лакост. – Это скорее догадки, чем наука. Все это довольно сложно. Мы должны придерживаться фактов.
– Согласен, – сказал Желина, оставляя эту тему.
Но не прежде, чем он посмотрел на Гамаша, который выдержал его взгляд.
Примечание давало проценты вероятности того, что частичные отпечатки принадлежат тому или иному лицу. Неудивительно, что наибольший процент достался самому Ледюку. Более удивительным было еще одно всплывшее имя, кроме Амелии Шоке. В примечании говорилось о сорокапроцентной вероятности того, что один из отпечатков принадлежит Мишелю Бребёфу.
В отчете фигурировали и другие имена. Компьютерная экстраполяция свидетельствовала, что существует (хотя и очень малая) вероятность того, что револьвер побывал в руках бывшего американского президента Ричарда Никсона. Поэтому следователи не воспринимали всерьез эти экстраполяции. Проигнорировали они и вероятность того, что убийцей могла быть Джулия Чайлд[51].
Но было еще одно имя, которое выделялось из остальных.
Анализ обнаружил сорокапятипроцентную вероятность того, что по крайней мере один из отпечатков принадлежал Арману Гамашу.
Желина перевел взгляд с отчета на коммандера, а Лакост и Бовуар отвернулись в сторону. Заговорил только обливающийся потом Шарпантье:
– Ну так как ваши пальчики оказались на орудии убийства?
Арман Гамаш ответил ему натянутой, холодной улыбкой.
– Частичные, – напомнил Бовуар, обращаясь к Шарпантье и другим сомневающимся.
– Вы брали в руки револьвер? – спросила Лакост у Гамаша.
– Нет.
– Хорошо. Тогда мы можем идти дальше?
– Я говорил с вице-президентом по связям с общественностью изготовителя этого оружия, – сказал Бовуар, меняя тему. – «Макдермот энд Райан». Женщина по имени Элизабет Колдбрук из… – он сверился со своими записями, – Дартмута, Англия.
Он переслал копии ее электронного письма и приложения.
Вторая страница представляла собой
