– Делала только то, что ее интересовало, – заключила Лакост. – Ленивая?
– Похоже на то. Или, по крайней мере, немотивированная.
– Слушай, почему такой человек подает заявление в полицейскую академию? – спросила Лакост.
– Может, это вызов. Шутка. А когда ее приняли, она решила попробовать.
– Она показалась тебе шутницей?
– Нет.
Бовуар замолчал, думая о черноволосой девушке с бледным лицом. Девушке, полной противоречий.
– Создается впечатление, что она сама может о себе позаботиться, – сказала Лакост. – Непохоже, чтобы Ледюк смог такой воспользоваться.
Бовуар открыл рот, собираясь сказать что-то, набрал в грудь воздуха, но передумал.
– Ну же, говори, – велела Изабель.
Фары машины выхватили из темноты сугробы по обе стороны дороги и деревья без листьев, мертвые.
– Представь, каково это – в девятнадцать-двадцать лет оказаться на панели, – заговорил Бовуар. – Ты продаешь себя за деньги. Одурманиваешь себя наркотиками. И впереди видишь то же самое. И в девятнадцать лет ты знаешь, что твоя жизнь не станет лучше. Что бы ты стала делать?
Двое полицейских смотрели на искаженные, гротескные тени голых деревьев, отбрасываемые на снег в резком свете фар.
– Пустила бы пулю в лоб? – тихо спросил Бовуар. – Устроила передозировку? Или собрала остатки сил и прыгнула на спасательный плотик?
– То есть академия – ее спасательный плотик? – уточнила Лакост.
– Не знаю, это всего лишь предположение. Но я почти не сомневаюсь, что месье Гамаш так и подумал и стал грести ей навстречу. Ледюк отказал ей в приеме, если ты не знаешь.
– Мне казалось, что Ледюку именно такие сломленные люди и нужны.
– Нет, он предпочитал сам ломать людей.
– Чертов Ледюк, – выругалась Лакост. – Он знал ее историю и понимал, что у нее нет выбора – только подчиниться и помалкивать. Думаешь, это она его убила? Не могла больше это выносить и пристрелила из его же револьвера?
– Возможно, – ответил Бовуар.
– Но?..
– Я думаю, Ледюк имел в виду нечто большее, чем сексуальное вознаграждение. Я думаю, он был более изобретателен.
– Продолжай, – велела Лакост.
– Кто был самой большой угрозой для Сержа Ледюка?
– Ну это легко. Месье Гамаш.
– Вот именно. Ледюк знал, что он под колпаком у месье Гамаша. Должно быть, чувствовал, что кольцо сужается. Причем ему грозила не просто потеря работы, – если бы так, Гамаш уволил бы его несколько месяцев назад. Нет, как только Гамаш получил бы доказательства его криминальной деятельности, Ледюка арестовали бы. И на сей раз спасать его было бы некому. Вероятно, он впадал во все большее отчаяние.
– Да, – сказала Лакост, перед которой все яснее представала картина происходившего в академии, и эта картина ей все больше не нравилась.
– Ледюк мог остановить месье Гамаша двумя способами, – сказал Бовуар. – Убить его или полностью подорвать доверие к нему.
Мысли Лакост устремились вперед, предвидя дальнейшее развитие сценария.
– Карта, – поняла она. – Ледюк взял ее не для себя. Он взял ее, чтобы подложить на прикроватный столик Гамаша как доказательство того, что у коммандера интимные отношения с одним из кадетов. С Амелией Шоке.
– А если не для доказательства, то для того, чтобы посеять подозрения и распустить слухи. Мы знаем, какое это сильное средство.
– Никто бы ей не поверил, когда она стала бы отрицать, – сказала Лакост. – Всплыла бы ее история занятий проституцией. История, о которой знал месье Гамаш.
– А тот факт, что поначалу ей отказали в приеме, а месье Гамаш принял ее, – подхватил Бовуар. – Молодую женщину, которой, по всеобщему мнению, не место в академии. Одно это вызвало бы подозрения.
– Уже вызывает, – заметила Лакост. – Однако любой, кто знает месье Гамаша, ни за что в это не поверит.
– Верно, но кто в академии знает его? Кадеты? Их родители? Другие преподаватели? У него уже и так высокий рейтинг недоверия из-за перемен, которые он осуществил. Слухи трудно доказывать, но опровергать их еще труднее. Мы оба знаем, что оклеветать человека несложно. Нужно только высказать предположение. Удачное слово в чье-нибудь ухо.
– Все равно что пулю в мозг, – тихо произнесла Лакост, представляя себе, как разлетаются шепотки, губительные для репутации человека.
– А когда слухи доходят до медиа и общественности… – сказал Жан Ги.
– Но месье Гамаша это не испугало бы, – возразила Лакост. – На него обрушивались несчастья и покруче. Он, его друзья и семья все равно знали бы правду.
– Это не важно. Все, что нужно было Ледюку, – это подорвать доверие к коммандеру. И тогда обвинение Ледюка в криминальной деятельности выглядело бы как действия отчаявшегося человека, загнанного в угол.
– Ледюк мог остановить расследование Гамаша и другим способом, – медленно проговорила Лакост. – Более надежным, чем шантаж или клевета. В конце концов, если бы месье Гамаш собрал доказательства преступлений Ледюка, обвинения все равно были бы предъявлены. И мнение людей о Гамаше не имело бы значения. Свидетельства против Ледюка говорили бы сами за себя. Нет, Ледюку требовалось полностью остановить расследование. А что могло заставить Гамаша остановиться?
Бовуар молчал. У него тоже появлялась такая мысль, но он предпочел ничего не говорить. Мог бы и догадаться, что Изабель Лакост тоже поймет. Хотя, возможно, она имела в виду что-то другое.
– Гамаш говорил, что недавно ему показалось, будто какая-то машина выследила его до самого дома в Трех Соснах, – сказала Лакост, и Бовуар досадливо поморщился. – Что, если за ним ехал Ледюк? – продолжала она. – Что, если он выслеживал Гамаша и карту?
– И это привело его в деревню, – сказал Бовуар.
– И это привело его к решению проблемы.
Они сидели в напряженном молчании, одолеваемые мрачными мыслями.
– Ты не думаешь… – начала Лакост.
– Что Желина прав? – спросил Бовуар. – Что Сержа Ледюка убил месье Гамаш? Non. – Жан Ги уверенно покачал головой. – Он бы никогда не убил невооруженного человека. И уж совершенно точно не стал бы делать это в академии. Non. Смешно.
– Но предположим, что Ледюк выяснил, где живет Гамаш, и у него оказалась карта, чтобы повторить маршрут, – гнула свое Лакост. – И он мог в любое время найти дорогу в Три Сосны.
Бовуар уставился перед собой, моргая.
Но Изабель Лакост продолжала продвигаться вперед, туда, куда отказывался заходить Бовуар. Все глубже в чащу.
– Предположим, он знал, что Гамаш собирается предъявить ему обвинения. Предположим, они позже встретились в комнате Ледюка и тот стал угрожать мадам Гамаш. Или…
– Анни.
Одна только мысль о том, что кому-то могло прийти в голову причинить вред его беременной жене, привела Жана Ги в ярость.
И он понимал, что гипотеза, которую прорабатывает Лакост, возможна. Не вероятна. Но возможна. Всего лишь.
Потому что он мог представить, как сам делает нечто подобное.
– Я не думаю, что месье Гамаш убил Ледюка, – сказал Бовуар. – Но даже если бы он это сделал – в приступе ярости, чтобы защитить свою семью, – он бы признался.
Изабель Лакост кивнула. Она склонна была согласиться. Но с другой стороны, кто знает, на что способны люди в такой ситуации? Желина был прав в одном. Никто лучше Армана Гамаша не сумел бы устроить инсценировку на месте преступления,
