Он выслушал и поверил ей.
Так началась схватка, которая длилась не один год и привела к двери того человека, которому Гамаш доверял, как самому себе.
К двери Мишеля Бребёфа.
Порча, однако, зашла еще глубже, и все закончилось катастрофой. Но не в таком масштабе, как было бы, если бы не вмешался Арман Гамаш.
Бребёфа изгнали, а Гамаш ушел в отставку, потерял работу и чуть не потерял жизнь.
Желина знал, что та борьба еще не закончилась.
Квебекскую полицию вычистили, но порча осталась в академии. Тренировочной базе жестокости и коррупции.
Болезнь, которая разъедала Квебекскую полицию, и последующие события стали хорошо известны общественности. Средства массовой информации были беспощадны, рассказывая о том, что происходило в полиции.
Желина заинтересовался тем, что так и осталось тогда неизвестным, – личной жизнью участников тех событий.
Он копал и копал целый день. Пока не закопался в грязь.
Несмотря на профессиональную продажность, личная жизнь Мишеля Бребёфа казалась незапятнанной. Он женился. В семье появилось трое детей. Он состоял в разных клубах.
Бребёф был идеальным мужем, отцом и дедом. Но его личная жизнь разрушилась, когда стала известна степень его служебной деградации. Жена ушла от него, между ним и детьми образовалась трещина, которую не удавалось заделать.
Но у грязи, которую нашел офицер КККП, был другой источник.
Не Бребёф. А Гамаш.
Желина обнаружил это, когда копнул достаточно глубоко личную жизнь Армана Гамаша и отыскал несколько строчек в давно позабытых документах. Слова распрямились и преобразовались. И сошли со страницы. В настоящее.
Прямо в руки человека, которого поставили наблюдать за беспристрастностью следствия.
– Косяк рыб, – прочла Мирна в справочнике, улыбаясь и весело покачивая головой, потом подняла глаза и увидела Армана и других.
Рейн-Мари поднялась, чтобы встретить мужа.
– Мы играем, – объяснила она. – Именуем группы животных.
– Начали с попытки найти коллективное имя для группы кадетов, – сказала Мирна, показывая на четверку молодых людей.
– Я думаю, это мрак кадетов, – сказала Рут.
Поль Желина потер лоб и ухмыльнулся. Он впервые попал в бистро, и его слегка ошеломил интерьер – балки под потолком, камины и дощатые полы. И старуха с уткой.
Затем его взгляд упал на кадетов.
Не заметить Амелию Шоке было невозможно, как и перепутать ее с кем-то.
Пока Желина смотрел на нее, она тоже смотрела. Куда-то мимо него. Раскрыв рот достаточно широко, чтобы он заметил штифтик в ее языке.
Желина повернулся посмотреть, кто же так очаровал юную готку.
Оказалось, это Изабель Лакост. Полная противоположность Амелии Шоке.
– Но потом мы перешли к группам животных, – рассказывала Мирна.
– Шайка медведей, – вступил в разговор Желина. – Что-то в этом роде?
– Именно, – сказала Клара. – Спасибо. Включаю вас в мою команду.
– А у нас тут команды? – удивился Габри и отпрянул от Рут.
– Ты кто? – прищурилась Рут на Желина.
Гамаш представил ей заместителя комиссара КККП.
– Bonjour, – сказал тот, протягивая Рут руку.
Она выставила ему средний палец:
– И еще один для лошади, на которой ты приехал, Ренфрю[61].
– Не подходите слишком близко, – прошептал ему Габри. – Если она вас укусит, вы взбеситесь.
Желина отдернул руку.
– Единственное, что я знаю, – это туча ворон, – сказала Лакост.
– Ты прямо сейчас это придумала, – сказал Бовуар. – С чего это ворон называть тучей?
– Забавно, что вы спрашиваете, – заметила Мирна и прочитала в своем справочнике: – «Так называют большое скопление ворон».
– C’est ridicule[62], – отрезал Бовуар.
Его взгляд прошелся по переполненному бистро и остановился на кадетах.
– Скопище ошибок, – уверенно произнесла Рут. – Вот кто они.
Гамаш издал гортанный звук, что-то среднее между весельем и изумлением.
Глава тридцать первая
– Bonjour, – сказала Лакост, подойдя к столу с кадетами.
Все четверо встали. Она представилась тем, кто ее еще не знал:
– Я старший инспектор Лакост. Я возглавляю следствие по делу об убийстве Сержа Ледюка.
Для Амелии это было все равно что смотреть пьесу. В повторе.
Глава отдела по расследованию убийств стояла перед ней, невысокая, сдержанная, в свободных брюках и свитере с шелковым шарфиком, а у нее за спиной уважительно стояли трое крупных мужчин.
– Это заместитель комиссара КККП Желина, – сказала Лакост, и Желина кивнул кадетам. – Коммандера Гамаша и инспектора Бовуара вы, конечно, знаете.
Четыре старших офицера. Четыре кадета. Словно снимки «до» и «после».
Оливье подтащил еще один столик, и они сели: следователи по одну сторону, кадеты – по другую. Глядя друг на друга.
– Что вы узнали про карту? – спросил коммандер Гамаш.
– Ничего, – сказал Жак.
– Неправда, – возразил Натаниэль. – Мы много чего нашли.
– Просто от найденного никакой пользы.
На это никто не стал возражать.
Они рассказали то, что им удалось выяснить о картографе Антони Тюркотте. При этом они поглядывали на копию сделанной им карты, сидя неподалеку от стены, в которой карта пролежала почти сто лет.
На копии карты все еще оставался красный подтек от клубничного варенья. И остатки сахарной пудры. Поэтому казалось, что они смотрят на каплю крови на снегу.
– Вы хорошо поработали, – искренне сказала Лакост. – Выяснили, кто нарисовал карту, и подтвердили, что это, вероятно, карта для ориентирования на местности.
– Может быть, Тюркотт понимал, что война вот-вот начнется, и хотел получше подготовить сына, – сказал Бовуар и подумал о том, как бы это мог делать отец.
«Что чувствует отец, видя войну на горизонте? Как бы поступил я?» – спрашивал себя Жан Ги.
И он знал, что стал бы делать. Он либо спрятал бы своего ребенка, либо подготовил бы его.
Жан Ги опустил глаза на карту и вдруг понял, что это вовсе не карта. По крайней мере, не карта местности. А карта любви отца к сыну.
– Однако тут есть проблема, – сказала Хуэйфэнь.
– Проблемы есть всегда, – заметил коммандер Гамаш.
– Нет никаких документов, которые свидетельствовали бы о том, что Тюркотт владел этим домом. Или каким-нибудь другим.
– Возможно, он его снимал, – предположил Бовуар.
– Возможно, – сказал Жак. – Но Антони Тюркотта мы вообще нигде не нашли. Ни в каких архивах.
– О нем есть упоминание в Канадской энциклопедии, – сказала Амелия с пылкостью, какой Гамаш еще не слышал в ее голосе.
Она протянула ксерокопию Лакост.
– Merci, – сказала Лакост и, изучив бумагу, передала ее другим. – Судя по этому документу, месье Тюркотт в конечном счете переехал в деревню под названием Стропила. Там он и похоронен.
– Стропила? – в один голос переспросили остальные офицеры.
* * *– Что они сказали? – требовательно спросила Рут.
– Может, я ослышался, – ответил Габри, – но это прозвучало как Стропила.
– О да, я знаю эту деревню, – сказала Рут. – В нескольких километрах по дороге.
– Конечно, – подхватил Габри. – Неподалеку от Асфальтовой Дранки.
– Не слушайте его, – попросил Оливье. – Ему просто нравится говорить «асфальт».
– Никогда не слышала про такую деревню. – Клара посмотрела на Мирну и Рейн-Мари, обе в ответ отрицательно покачали головой.
– Теперь ее называют Стропилами только старики-англо, – объяснила Рут. – Топонимическая комиссия давно изменила название на Нотр-Дам-де-Долёр.
– Богоматерь Боли? – переспросила Мирна. – Ты не шутишь? Кто же так называет деревню?
– Боли, – проговорила Рейн-Мари. – Или, может, скорби.
Богоматерь Скорби.
Звучало ненамного лучше.
– Господи Исусе, – сказал Габри. – Вы можете
