Жан Ги уставился на дорогу. У него было ощущение, что Изабель пробралась в их дом и пошуровала в ящике его столика, перебрала все самое сокровенное.
– Моя очередь, – сказал он. – У тебя там лежи-и-и-и-ит…
Он думал целый километр. Асфальт сменился ухабистой грунтовой дорогой: с весенним таянием бугры и рытвины становились все крупнее и коварнее.
– Использованные салфетки, которыми ты подтирала сопли своим детишкам, когда они ночью прибегали к тебе в слезах. У тебя есть клочок бумаги с какими-то неразборчивыми каракулями, но ты боишься его выбрасывать: а вдруг это что-то важное. Возможно, винегрет мыслей по какому-то делу и случайные страхи по поводу детей. Да, и записка, которую оставил тебе Роберт, когда в первый раз подписал: «С любовью, Роберт». О, и еще сигара.
– Сигара?
– Это предположение. У тебя может быть что-то подобное.
– Балда.
– Но я тебя понимаю, – сказал Жан Ги, сворачивая на почти невидимую боковую дорогу. – Есть, конечно, всякий мусор, но в основном мы держим там дорогие для нас вещи.
– Или, по крайней мере, интимные, – сказала Изабель. – Карта и твои презервативы – вещи абсолютно разные. Презервативы ты сунул туда и забыл. А Герцог не просто держал карту в ящике. Он держал ее поближе к себе. Но чтобы никто не видел. Почему?
Бовуар представил себе, как Серж Ледюк, страдая бессонницей, включает лампу, открывает ящик и достает оттуда старую карту. Как сам Жан Ги – фото УЗИ. Он все еще пытался разглядеть ручки и ножки, головку, сердечко ребеночка.
Смотрел ли Ледюк на карту, стараясь понять, что там к чему? Давала ли она ему утешение долгими зимними ночами?
Бовуар сильно сомневался, что Ледюк нуждался в утешении, а тем более стал бы искать его в старой маленькой карте.
– Может быть, она имела для него важность в каком-то личном плане, – предположил он. – Люди иногда хранят какие-то вещи и не хотят, чтобы их видели другие.
– Но в карте не было никакой тайны, ничего постыдного, – возразила Лакост. – Месье Гамаш повесил оригинал в рамке у себя в гостиной в академии. А копии раздал кадетам.
– Да. Однако Серж Ледюк не хотел, чтобы кто-то узнал об имеющейся у него копии.
– И опять же… – Лакост в раздражении всплеснула руками, – зачем ему понадобилась эта копия?
Она заметила, что Бовуар помрачнел.
– Что такое? О чем ты подумал?
– Ледюк, вероятно, получил карту от Амелии Шоке.
– Ну.
– Хорошо, предположим, что она сама дала ему карту. А он положил ее в ящик столика. Каков естественный вывод? Что ты подумала, Изабель, когда услышала об этом?
– Я подумала, что Ледюк наложил руки не только на карту, но и на кадета. Если бы карта обнаружилась в его кабинете, у меня бы и мысли такой не возникло, но ночной столик – дело другое.
– Да, – сказал Бовуар. – Я подумал то же самое. Это первое, что приходит в голову. Что у Ледюка и кадета Шоке были отношения. Сексуальные. А карта стала чем-то вроде приза, талисмана. Доказательства победы.
– Зарубка на столбике кровати, – с отвращением произнесла Лакост.
– И это может быть правдой, – сказал Бовуар. – А может и не быть.
– Кадет Шоке женщина необычная, да?
– Можно и так сказать. Черные волосы торчком. Неестественно бледная кожа. Пирсинг в носу, бровях, ушах, губах и языке.
– Татуировки, – добавила Лакост. – Я ее видела. Это тебе не старая академия. Что ты о ней думаешь? Могла она совершить убийство?
Это был один из самых серьезных вопросов, требовавший обдумывания.
– Безусловно, – немедленно ответил Бовуар. – Она сообразительная и озлобленная.
– Но умна ли она?
Теперь Жан Ги задумался. Ум действительно был необходимым компонентом для того, чтобы безнаказанно совершить убийство. Для убийства требовались только ярость и оружие. Убить может любой дурак. А вот чтобы запутать лучших следователей в стране, нужен ум.
Была ли она умной? Ум – нечто большее, чем сообразительность. Чем коварство. Ум – сочетание всего этого с добавкой хитрости.
– Не знаю, умна ли она. В ней есть какая-то невинность.
Он сам удивился тому, что сказал, но он чувствовал, что прав.
– Вероятно, этим объясняется ее озлобленность, – сказала Лакост. – Невинные люди часто расстраиваются, когда мир не отвечает их ожиданиям. Это не означает, что она невинна в отношении данного преступления.
Жан Ги кивнул:
– Сегодня днем я разговаривал с преподавателями. Шоке выделяется на фоне остальной группы, садится сзади, инициативу проявляет редко, но, если ее вызывают, всегда отвечает нестандартно и содержательно. Большинство преподавателей не любят ее и явно побаиваются.
– Побаиваются из-за ее внешнего вида, поведения или потому, что она сообразительнее, чем они?
– Возможно, и то, и другое, и третье. Она определенно не приспособленка.
– А ее форма?
Это был хороший вопрос. Многие новички, непривычные к форме, перешивали ее, чтобы она выглядела более персонифицированной и стильной. В прошлом Ледюк наказывал за такие дела, но коммандер Гамаш избрал другую тактику. К удивлению опытных преподавателей, Гамаш не запретил изменений в форме.
«Но это неуважительно», – высказался на общем собрании преподаватель Годбат.
«Почему?» – спросил Гамаш.
Преподаватель не нашелся что ответить, но тут послышался тягучий голос Ледюка: «Потому что это не просто форма. Это символ академии. Вы бы позволили агентам Квебекской полиции красить их форму, или носить пуговицы с улыбающимися рожицами, или подвязывать брюки галстуками?»
«Никогда, – признал Гамаш. – Но если бы такое пожелал сделать агент полиции, то было бы ясно, что он избрал не ту работу. Вы правы, форма – символ организации. И если человек не имеет уважения к организации, он должен уйти. Здесь, в академии, мы заслуживаем их уважение. Мы не обучаем их уважению. Не навязываем его. Мы моделируем его, работаем на него. Мы внушаем молодым мужчинам и женщинам желание умереть в этой форме. Меньшее, что мы можем сделать, – это принять такую жертву. Позволить им носить форму наизнанку, если им пока так хочется. Если это желание сохранится у них до конца года, то мы должны будем понять, что не выполнили наших обязанностей».
– Спорим, это заставило их заткнуться, – сказала Лакост, когда Бовуар закончил.
– Заставило, но я не думаю, что убедило их в чем-то ином, кроме того, что коммандер Гамаш слабак.
– А форма кадета Шоке?
– Безукоризненная. Совершенно идеальная.
– Откуда эта девушка? Из какой семьи?
– Из Монреаля. Перед поступлением в академию она снимала комнату в меблирашках в Ошлага-Мезоннёв. Судя по записке, которую месье Гамаш прикрепил к ее заявлению, у него были подозрения, что она занималась проституцией и принимала наркотики. Он не утверждает, но если ты его знаешь, то догадываешься о его недомолвках.
– Шлюха-наркоманка? – сказала Лакост. – Отлично.
Ее это не слишком удивило. Она подозревала, что в ночном столике Гамаша можно найти самые разные потерянные души, которые он положил туда на сохранение. А возможно, там найдется и багет.
– Отметки в средней школе разные. Она едва окончила ее, но при этом неплохо. Хотя и с
