Один из игроков решил сделать перерыв, а другой толкнул его в сугроб у площадки. Вверх взлетели снежные хлопья, и потом двое мальчишек снова появились – смеющиеся, румяные, все в снегу.
– Они вернутся, – сказал Желина. – Пусть пройдет какое-то время.
Ребята катались туда-сюда, гоняя шайбу по хоккейной площадке. На всех синие с красным шапочки с подпрыгивающими помпонами и хоккейные свитера «Монреаль Канадиенс». Отличить одну команду от другой было невозможно. Но они как-то различали. Инстинктивно.
Знали, кто на чьей стороне.
Почему же теперь это так трудно сказать?
Глава двадцать девятая
– Прошу прощения, но тут нет миссис Клэртон, – сообщил приятный женский голос в трубке.
– Я сказала «Клэртон», – повторила Изабель Лакост.
– Да. Нет. Именно. Клэртон.
Лакост уставилась на телефон. Она не особо надеялась на этот разговор, понимая, что он, возможно, закончится ничем. Женщина с сильным британским акцентом пыталась понять женщину с сильным квебекским акцентом.
Обе говорили на каком-то невразумительном английском.
Вдвойне раздражало Изабель Лакост то, что Бовуара, который учился своему дурному английскому на улицах восточной части Монреаля, они понимали без труда. И он их понимал. А ее, хотя она по-настоящему учила английский, постоянно не понимали.
Лакост посмотрела на электронное письмо женщины от английского производителя оружия «Макдермот энд Райан».
Женщина, приславшая письмо, подписала его как Элизабет Колдбрук-Клэртон.
– Это «Макдермот энд Райан»? – спросила Лакост.
– Нет, вы попали в «Макдермот энд Райан».
Лакост вздохнула, услышав вполне ожидаемый ответ.
– Ну, я с вами прощаюсь, – сказала жизнерадостная молодая женщина.
– Постойте, – сказала Лакост. – А как насчет Колдбрук? У вас есть Элизабет Колдбрук?
Последовало долгое молчание, и Лакост уже решила, что девица повесила трубку. Наконец на линии раздался голос:
– Нет, но у нас есть Элизабет Колдбрук.
– Да, да, – прокричала Лакост, слыша отчаяние в собственном голосе.
– Одну минуту, пожалуйста.
Через несколько секунд другой голос, более деловой и не такой веселый, произнес:
– Здравствуйте, чем я могу вам помочь?
– Элизабет Колдбрук-Клэртон?
После небольшой заминки женщина ответила:
– Да, Элизабет Колдбрук. С кем я говорю?
– Меня зовут Изабель Лакост. Я расследую убийство одного преподавателя здесь у нас, в Квебеке, Канада.
– О да, я говорила с вашим руководителем сегодня утром.
– Вообще-то, руководитель я. Старший инспектор Лакост, Квебекская полиция. Вы говорили с инспектором Бовуаром.
На том конце линии послышался смех.
– Прошу прощения. Я бы уже должна знать, а не предполагать. Тем более после стольких лет работы и будучи главой отдела по связям с общественностью. Désolé.
– Вы говорите по-французски? – спросила Лакост на английском.
– Да. Ваш английский лучше моего французского, но мы можем перейти на французский, если хотите.
Как ни странно, Лакост прекрасно понимала английский язык этой женщины. Возможно, потому, что он был ближе к среднеатлантическому произношению, к которому она привыкла в Канаде.
– Меня устроит английский, – сказала Лакост. – Я бы хотела отправить вам фотографию. Револьвера.
Она щелкнула «отправить».
– Я его уже видела. Ваш коллега отправлял мне фото сегодня утром, – сказала Элизабет Колдбрук. – Ой, постойте. Нет, тут другая фотография. Что это такое?
– Деталь витражного стекла.
Лакост отправила еще одну фотографию и услышала щелчок, когда мадам Колдбрук открыла и ее.
– Да, вижу. Мемориальное окно. Поразительный образ.
– Oui. Посмотрите на револьвер у солдата. Вы можете назвать его модель?
– Могу. Это определенно наше производство. Стиль отчетливо просматривается. «Макдермот» сорок пятого калибра. Им были вооружены офицеры в Британском экспедиционном корпусе во время Первой мировой.
– Это канадский солдат.
– Я думаю, многие из них тоже получали такое оружие. По крайней мере, офицеры. Он кажется таким молодым.
Две женщины, обе матери, смотрели на юношу с винтовкой и револьвером, на его испуганное, решительное, прощающее лицо.
– Модель та же самая, но в вашем преступлении использовался другой револьвер, – заговорила мадам Колдбрук. – Тот револьвер новый. Его продали всего несколько лет назад.
– Да, понимаю.
– Вы считаете, что существует связь между убитым и этим солдатом Великой войны?
– Мы пока сопоставляем детали.
– Понимаю. Ну, если у вас ко мне все…
– Merci. Да, есть еще маленький вопрос. Как вас все-таки называть: Элизабет Колдбрук, или Клэртон, или Колдбрук-Клэртон? Нам для отчета.
– Элизабет Колдбрук.
– Однако ваше письмо подписано Колдбрук-Клэртон. И я заметила, что Клэртон немного другим шрифтом. Для этого есть какая-то причина?
– Нет, это просто ошибка.
Старший инспектор Лакост на этом остановилась. Правда, она не могла понять, как можно сделать ошибку в собственном имени. Наверно, опечатка. Ее лучшая подруга разнервничалась и подписала свои первые водительские права Лузи вместо Луиз. Она так и мучилась до истечения срока действия прав, поскольку на каждой вечеринке друзья воскрешали эту ошибку.
Но может быть, мадам Колдбрук была замужем и недавно развелась. Тогда исчезнувший дефис и ошибка становились понятны. Как и ее настороженный тон после вопроса.
– Спасибо, что уделили мне время, – сказала Лакост.
– Надеюсь, вы выясните, что произошло, – сказала мадам Колдбрук и дала отбой.
Изабель положила трубку, но разговор несколько выбил ее из равновесия. Мадам Колдбрук была вежлива и услужлива, с готовностью выдавала информацию. И все же что-то тут не складывалось.
И только вечером того же дня, когда они вместе с Бовуаром ехали в Три Сосны, у Изабель Лакост возникло одно соображение.
Если мадам Колдбрук прежде писала свою фамилию через дефис с фамилией мужа, то секретарша должна была знать это.
– Секретарша может быть новенькой, – сказал Жан Ги, когда она поделилась с ним своими мыслями. – Та, с которой беседовал я, говорила молодым голосом.
– Точно.
Шел седьмой час, но солнце уже коснулось горизонта. Свернув с шоссе на проселок, Бовуар снова заговорил:
– Все еще не уверена?
– Если ее развод произошел так недавно, что она по ошибке подписывается прежней двойной фамилией, то секретарша вообще должна только-только начать работать. Но, несмотря на молодой голос, она казалась опытной.
– Откуда ты знаешь? Ты поняла хоть слово из того, что она говорила?
– Я понимала ее интонацию, – притворилась обиженной Лакост.
– Не думаю, что это важно, – сказал Бовуар. – Ни ее фамилия, ни даже револьвер с картой и витражом не имеют никакого отношения к убийству.
– Мне тоже так кажется, – кивнула Лакост. – На все это можно было бы не обращать внимания, если бы не одно обстоятельство.
– У Сержа Ледюка в столике обнаружилась копия карты.
– И у юного солдата в котомке та же карта.
– И оба умерли насильственной смертью, – сказал Бовуар. – Но не из-за карты.
– По крайней мере, юноша, – согласилась Лакост. – Но зачем Ледюку понадобилась эта карта, почему он держал ее под рукой? Не в письменном столе, не в кабинете, а в ночном столике. Что ты держишь в ночном столике?
– Ну, это вопрос личный.
– Сейчас догадаюсь. – Лакост задумалась на секунду. – Мятные леденцы. Несколько очень старых презервативов, потому что тебе некогда их выкинуть. Нет, постой. Ты держишь их там, потому что они напоминают тебе о твоей безумной «молотости».
– Что это за «молотость»? – спросил он, и она рассмеялась их постоянной шутке – цитированию знаменитой строчки из «Моего кузена Винни»[56].
– Ладно, так что там еще лежит у тебя в ночном столике? Какое-нибудь распутное чтиво и фотография вас с
