– Тогда почему он вас так опекает? – спросила Лакост.
Поль Желина заерзал на стуле, готовясь встрять в разговор, и Лакост снова метнула в него упреждающий взгляд.
– Он меня не опекает, – ответила Амелия. – Не больше, чем других.
– Нет-нет, – вмешался в разговор Желина, на сей раз проигнорировав старшего инспектора Лакост. – Это он принял вас в академию. Вам сначала отказали, но он отменил отказ.
– Правда? – Амелия повернулась к Желина, разрывая тщательно сплетенное взаимопонимание с Лакост. – Герцог говорил, что коммандер Гамаш отказал мне в приеме, но он изменил решение Гамаша. И может изменить еще раз.
– Он лгал, – сказал Желина. – Вас принял месье Гамаш. Почему коммандер сделал это? Особенно если учесть, что вы, уж простите меня, совершенно не подходите для академии.
Изабель Лакост уставилась на Желина, пораженная его беспечной жестокостью.
Желина наплевал на ее желания и уничтожил атмосферу доверия между двумя женщинами, хотя ее тактика явно приносила плоды. С какой целью он сделал это? Испугался, что Амелия скажет, раскроет что-то?
Но при всем при том Лакост не могла не признать и правоту конника. Вопрос он задал хороший. Почему коммандер Гамаш изменил решение предшественника и принял девушку-готку в академию?
Возможный ответ вызывал у Изабель Лакост все большую и большую озабоченность.
Глава тридцать третья
– О чем ты думаешь? – спросила Рейн-Мари.
Выйдя из бистро, они направились в церковь Святого Томаса, чтобы побыть в тишине и покое.
И теперь она сидела на скамье рядом с Арманом. Он смотрел перед собой, и, хотя его глаза были открыты, у нее создалось впечатление, что он молится.
Она знала, что задала не тот вопрос. На самом деле ей хотелось знать, что он чувствует.
Арман глубоко вздохнул и с силой выдохнул, словно долгое время удерживал дыхание.
– Я вспоминал, как ждал возвращения отца и матери. Стоял на коленях на диване, держась за спинку, и глядел в окно. По телевизору показывали «Бэтмена». До сих пор слышу музыкальный лейтмотив.
Он тихонько напел его, и Рейн-Мари представила себе маленького мальчика, который, когда родители уезжали, всегда ожидал их возвращения.
Который просыпался, когда они на цыпочках входили в его спальню и целовали на ночь.
Который всегда находил в холодильнике лакомство, уложенное в замысловатую фигурку, завернутую в фольгу. Он думал, что эти фигурки делает для него мама. И даже когда позднее Арман узнал, что какой-то незнакомый человек в ресторане изготавливает лебедей, корзиночки и лодочки, в которых он и находил угощение, он все еще цеплялся за мысль о том, что их своими руками делала его мать. Для него.
Насколько знала Рейн-Мари, он до сих пор в это верил.
– «Бэтмен», – пропел вполголоса Арман. – Я заметил свет фар, но знал, что это не они. Было слишком рано. И фары светили как-то по-другому. А потом я увидел двух людей, идущих по дорожке. Но я не испугался. Думал, просто гости.
Рейн-Мари взяла его за руку. Она уже слышала эту историю. Один раз. Всего только раз рассказал он ей о том далеком вечере. В начале ухаживания, когда понял, что любит ее, и понял, что она любит его. И захотел, чтобы она знала.
Он довольно часто говорил о родителях, рассказывал разные случаи о каникулах и праздниках. Но об их смерти он рассказывал сегодня лишь второй раз за всю их совместную жизнь.
В уголках его глаз и рта появились морщинки.
– Я с нетерпением ждал прихода этих незнакомцев. Раздался звонок, и бабушка вышла из кухни и открыла дверь.
Морщинки исчезли. И на мгновение Рейн-Мари увидела гладкое лицо девятилетнего мальчика. В пижамке. У дивана.
– Она повернулась ко мне, и стоило мне увидеть ее лицо, как я понял. Их больше нет.
Они немного посидели молча, даже тиканье часов не отмеряло времени. Может, прошло несколько секунд. Может, минута. Час. Десятилетие.
– Бабушка утешала меня, но ей и самой было тяжело. Со мной оставался Мишель. Он от меня не отходил. После похорон он позвал меня с собой поиграть в царя горы. – Арман улыбнулся. – Наша любимая игра. Он всегда выигрывал. «Я царь горы, а ты грязная рвань», – пропел вполголоса Арман. – Я едва мог ходить и говорить. Несколько недель. Еле передвигался. А Мишель постоянно был рядом. Не искал себе друзей повеселее. Хотя и мог бы. Мне его не хватает. И мне не хватает их.
Рейн-Мари сжала его руку:
– Полю Желина не следовало говорить об этом. Он поступил жестоко.
– Это случилось почти полвека назад.
– И все равно, – возразила она, размышляя об истинных причинах, заставивших Желина сообщить кадетам о смерти родителей Армана.
– Я сидел здесь, думая об отце и матери, но не о том, как мне их не хватает. Я думал о том, что могли чувствовать родители этих солдат. Одно дело – потерять отца и мать, но ты можешь себе представить… – Он помолчал, собираясь с силами, прежде чем сказать немыслимое. – Потерять Даниеля. Или Анни?
Он посмотрел на юношей в витражном окне.
– Ты обратила внимание на их имена? Не Роберт, а Роб. Не Альберт, а Берт. Одного парнишку звали Гидди. Их настоящие имена, те, которые выкрикивала мать, когда звала их на обед. Имена, которыми называли их друзья во время игры в хоккей. Какие-то из них пропали. Отсутствуют. Они перевалили через вершину и исчезли. Навсегда. И их родители так и не узнали, что с ними случилось. Наверное, ждали их до самой своей смерти.
Он вздохнул еще раз.
– Потерять маму и папу было ужасно, но я сидел здесь и думал, как мне повезло: я, по крайней мере, знаю, что случилось, и могу не ждать. А некоторые родители так и продолжали жить с ожиданием.
Рейн-Мари опустила глаза на его большую руку и набралась духу, чтобы задать вопрос.
– Арман…
– Oui?
– Кто эта девушка? Амелия? В ней есть что-то необычное, правда?
Сердце Рейн-Мари заколотилось. Но отступать она уже не могла. Знала, что должна двигаться вперед.
Арман посмотрел на нее с такой печалью, что она пожалела о своем вопросе. Теперь уже не ради себя, а ради него.
Арман бы никогда… Амелия никак не может быть…
– Patron?
Рейн-Мари почувствовала себя как женщина, которую спасли от виселицы, но не испытала благодарности. В кои-то веки раз она набралась смелости задать этот вопрос, и кто знает, наберется ли еще раз?
Ее охватила вспышка ярости.
– Извините, что прерываю, – произнес Оливье.
Он видел их со спины, но они не повернулись к нему, и он помедлил в проходе.
Рейн-Мари оторвала глаза от мужа и начала считать.
Un, deux, trois…
Пока не почувствовала, что может посмотреть на Оливье и не наорать на него.
quatre, cinq…
Оливье остановился в нескольких рядах от них. Он не знал, что ему делать. Ни один из них не повернулся. Не дал понять, что знает о его приходе.
– У вас все в порядке? – спросил он, делая шаг вперед.
Они сидели
