– Все зависит от того, куда вы направляетесь, – ответил Гамаш. – Но я здесь не для того, чтобы говорить с вами о преступлениях Сержа Ледюка. Я здесь, чтобы поговорить о его убийстве.
– Разве эти вещи не связаны?
– Коррумпированность Сержа Ледюка выходила далеко за нормы простой этики. Была связана не только с деньгами. Само его существо было порченым, искореженным. Извращенным. – Гамаш подался вперед, вторгаясь в личное пространство Шарпантье, и прошептал: – «Все это – слезы и стенания – покойник вынудил заранее». Кто-то знал. И кто-то убил его за это.
– Ты думаешь, коммандер всем расскажет о том, что мы делали? – спросила Хуэйфэнь.
– Разве это важно? – спросила Амелия.
– Для тебя, может, и нет, – сказала Хуэйфэнь. – Ты все равно белая ворона, но для Жака важно.
– Почему?
– Ты не понимаешь. Не можешь. А для Жака важно, чтобы им восхищались. Сильный лидер. Герой.
– Старший кадет, – кивнул Натаниэль.
– Oui. Но если все будут знать о том, что мы позволяли Ледюку творить с нами, Жак будет унижен. Никто не поймет. Все будут считать нас слабыми, глупыми. Будут смотреть на нас как на фриков. Он скорее умрет, чем допустит такое.
– Ты шутишь, да? – сказал Натаниэль. – Это просто фигура речи?
– Долбаный Ледюк знал, как важна репутация для Жака, – продолжила говорить Хуэйфэнь, быстро выходя из кабинета самоподготовки. – Он использовал это знание против Жака. Подкармливал эту его потребность. И Жак был готов на все, чтобы остаться на пьедестале. Соглашался на все, чего требовал Ледюк.
– Ты его ненавидела, – сказала Амелия, которой приходилось почти бежать, чтобы не отстать от Хуэйфэнь. – Ледюка.
– Конечно ненавидела. Как и ты. Но чувства Жака были сложнее.
Натаниэль схватил ее за руку и заставил остановиться. Коридор был заполнен кадетами, которые переходили из класса в класс непрерывным потоком, обтекая их.
– В чем это выражалось? Скажи нам.
– Ну это ведь очевидно, – сказала Хуэйфэнь. – Жак и Герцог были близки.
– Да, мы знаем.
– Нет. Очень близки. Как отец и сын. Жак верил во все, что ему говорил Герцог. Он принимал все, что тот говорил и делал, верил, что Ледюк все делает ради его блага. Жак доверял ему абсолютно.
– Какой отец будет так поступать со своим сыном? – спросил Натаниэль.
– Заставлять его приставлять пушку к виску и нажимать спусковой крючок? – уточнила Хуэйфэнь. – Для Ледюка речь никогда не шла о любви. Только о контроле. Ты имела это удовольствие несколько месяцев, а Жак – три года.
– Как и ты, – заметила Амелия.
– Можешь мне поверить, я в полной заднице, но это цветочки по сравнению с состоянием Жака. Герцог, он всегда был чокнутый, я его другим не видела. Я попала в ловушку, но Жак оставался близок с ним по своему выбору. Ледюк мог из него веревки вить, не сначала, но со второго года. Если бы он приказал Жаку убить другого кадета, Жак бы, наверно, убил.
– Ты действительно в это веришь? – спросила Амелия.
Хуэйфэнь сжала губы и кивнула.
– А теперь, когда Ледюка нет? – спросила Амелия.
Но она знала ответ.
Жак остался без цели, без руководства. Ему больше не за что держаться. И он потерял себя.
– Жаль, вы не знали его прежде. Он был… – Хуэйфэнь поискала подходящее слово. – Великолепный. Умный и шутливый. Милый. Естественный лидер. Герцог видел это и уничтожил то, что в нем было. Потому что мог это сделать.
Хуэйфэнь говорила с таким ядом, что двое других переглянулись.
Глава сорок первая
– Входи. – Бребёф отступил назад от порога.
– Ты, кажется, не удивлен, Мишель, – заметил Гамаш.
Он пришел к Бребёфу сразу после разговора с Шарпантье, который был протеже и, возможно, самым большим успехом Мишеля Бребёфа.
– Я не то чтобы ждал тебя, но не могу сказать, что удивлен, – сказал Бребёф, показывая на кресло.
Арман Гамаш оглядел маленькую комнату, быстро фиксируя детали. За те месяцы, что Мишель работал в академии, Арман ни разу не зашел в его частную квартиру.
Он с удивлением увидел множество знакомых вещей. Семейные фотографии в рамках. Две картины, которые когда-то висели в доме Бребёфа.
Свое любимое кресло Мишель тоже привез. Теперь он предложил его Арману. Гамаш сел, и Бребёф устроился в кресле напротив.
– Что я могу сделать для тебя, Арман?
– Ты должен был знать, что я догадаюсь.
– А. – Бребёф вздохнул. – Вот оно что.
Он выдавил едва заметную, с оттенком грусти, улыбку и пристально посмотрел на своего гостя:
– Возможно, я всегда недооценивал тебя, Арман. Я любил тебя, восхищался тобой, но, наверное, в глубине души всегда видел в тебе мальчика. Забавно, правда? После всего того, что мы пережили. Я провожал тебя в Кембридж, присутствовал на твоей свадьбе, видел, как растет твоя семья, как ты стал старшим офицером Квебекской полиции, но где-то подспудно я не переставал думать о тебе как о мальчишке, который потерял родителей. О мальчишке, которого я должен защитить.
– Ты предал меня, Мишель, много лет назад. Меня чуть не убили из-за тебя.
– Я не хотел этого.
– Правда? Великий тактик не предвидел подобного развития событий?
– Я просчитался, – признал Бребёф.
– А с убийством Ледюка тоже просчитался?
Бребёф задумчиво покачал головой, продолжая глядеть в глаза Гамашу.
– Non. Это было сделано намеренно. Я знал, что так будет, чуть ли не с первого дня. Когда обнаружил две вещи.
– Oui?
Гамаш понимал, что с ним играют, морочат ему голову. Ориентируют и дезориентируют, как сказал бы об этом Шарпантье. Но ему нужно было знать.
– Серж Ледюк не отличался умом, – продолжал Бребёф. – Самомнение – вот что вело его по жизни. Но он был сильным человеком, нужно отдать ему должное. Харизматическая личность. Глупость и сила. Опасная комбинация, как мы не раз убеждались в этом, правда, Арман? В особенности для тех, кто молод и уязвим. Он мог бы стать хорошим вождем какой-нибудь секты, если бы не поступил в Квебекскую полицию и не оказался впоследствии здесь. Он и в самом деле превратил академию в своего рода секту, ты согласен?
Гамаш слушал, но не кивал. Не соглашался, но и не возражал. Внимательно слушая Бребёфа, он опирался на всю свою волю, чтобы не подпасть под обаяние бывшего друга.
– После той первой вечеринки в твоей квартире Серж Ледюк решил обратить меня в своего лучшего друга, чтобы нас объединила общая ненависть к тебе. Он думал, это у нас общее. Он не знал о глубинной связи между нами.
Мишель Бребёф посмотрел на Гамаша с нескрываемой нежностью.
Но что таилось под этой нежностью? Что пряталось, размахивая хвостом, в этих глубинах?
– И тем не менее ты проводил немало времени с Ледюком. Из-за твоего одиночества, как ты сказал.
– Отчасти, – согласился Бребёф. – А может, меня привлекало его явное уважение ко мне. Ко мне давно никто так не относился.
Бребёф улыбнулся. Гамаш хорошо помнил эту озорную улыбку. Перед ним сидел человек, которого он знал дольше, чем кого-либо другого на земле. Человек, которого он не одно десятилетие любил и мальчишкой, и взрослым.
Несмотря на
