И теперь, глядя на эту улыбку, Гамаш готов был расплакаться.
– Что случилось, Мишель?
– В тот первый вечер он пригласил меня к себе. Мы изрядно выпили, и Ледюк принес свой револьвер.
Вообще-то, Арман спрашивал у него об их дружбе. О том, где, когда и как Мишель свернул с пути. И свалился с крепостного вала в темноту.
Но ответ пришел совсем о другом.
– Он рассказал мне, для чего ему это оружие, – сказал Мишель. – Я делал много такого, за что мне теперь стыдно. Много такого, что не может быть прощено. Но то, что рассказал в тот вечер Ледюк, потрясло и вызвало отвращение даже у меня.
Взгляд Бребёфа уплыл куда-то к двери, наткнулся на что-то, и Мишель вдруг улыбнулся, словно что-то приятно удивило его. Он показал туда.
Сам того не желая, Арман повернул голову и проследил за направлением взгляда Мишеля.
Там, над дверью, висела маленькая рамка. А в ней – что-то похожее на стилизованную красную розу. Но не роза.
Гамаш сразу узнал этот предмет. Он сам подарил его Мишелю много лет назад.
Когда-то это было самой драгоценной собственностью Гамаша.
Носовой платок. Подарок на Рождество отцу от матери.
Он помнил, как разглядывал материнскую вышивку: инициалы отца, ОГ, в каждом уголке каждого вышитого ею платка. Зора предлагала помощь, но мать отказалась. Хотела сама сделать вышивку. Не потому, что это было легко, а потому, что трудно. Инициалы получились немного кривыми, и прочесть их мог только тот, кто знал, что они означают.
Кому-то казалось, что это 9Г, кому-то – что это ОТ. А кто-то, глядя на платок, видел капельки крови там, где мать Гамаша уколола палец.
Но тот, кто знал, тот понимал все.
ОГ, Оноре Гамаш, возлюбленный Амелии.
Его отец каждый день своей жизни носил один из платков.
На следующее утро после гибели родителей Арман вошел в их комнату. Их запах, их присутствие – все было невыносимо. Одежда. Книга. Закладка. Прикроватные часы, еще тикающие. Ему казалось странным, что они не остановились.
А на комоде – чистый платок, приготовленный на тот день, который так и не наступил.
Гамаш сунул платок себе в карман. И с тех пор платок всегда был с ним.
Но как-то раз, когда они играли в царя горы, Мишель упал и рассадил колено. Арман вытащил платок из кармана и приложил его к ране. А когда кровотечение остановилось, он посмотрел на платок, потом на Мишеля, который отирал слезы рукавом свитера.
Арман достал перочинный ножик и сделал маленький надрез у себя на пальце. Мишель прерывисто вздохнул и перестал плакать, наблюдая за тем, как Арман ткнул кровоточащим пальцем в окровавленный платок.
В тот день они стали братьями по оружию.
«Братья по крови», – сказал Арман, передавая платок Мишелю. Тот взял платок. И хранил у себя. Все эти годы.
И вот, жизнь спустя, платок вернулся. Mappa mundi Армана. Карта мира. Где воедино слилось обыденное и величественное.
Кровь образовала некое подобие розы, дотянувшись до ОГ в уголке.
Арман отвернулся и встретился взглядом с Мишелем.
– Я много чего совершил, – сказал Мишель. – Но я не убийца.
– Тогда кто убил Сержа Ледюка?
Поль Желина стоял у окна, глядя вдаль. Несколько месяцев назад он находился в Париже и гулял по саду Тюильри. Он был в Люксембурге и восхищался средневековыми руинами. Он стоял на мосту Вздохов в Венеции.
А сейчас перед ним простирались эти бесконечные, безжизненные поля.
– «Давай полетаем на воздушном змее», – запел он себе под нос.
Показав ему ноутбук, Лакост показала его судьбу. Его бесплодное будущее.
И теперь он ждал стука в дверь.
– Я ничего не сделала, – сказала Хуэйфэнь, спеша по коридору. – Должна была, но не сделала. Я беспокоюсь о Жаке.
– А что сделал он? – спросил Натаниэль, едва поспевая за ней.
– Меня больше беспокоит то, что он собирается сделать.
– Куда мы идем? – спросила Амелия. – Постой. Нам нужно составить план. Мы не можем просто бегать по академии и искать его.
– У меня уже есть план, – сказала Хуэйфэнь, глядя перед собой, чтобы не сбиться с шага, а вернее, с бега. – Кажется, я знаю, где он.
– Где?
– На фабрике. На макете.
– Черт, – прошептала Амелия.
Но она понимала, что китаянка, скорее всего, права.
Куда еще отправится униженный золотой мальчик, как не туда, где он терпел поражение? Туда, где выявлялись его недостатки, его ошибки.
Где его убивали. Раз за разом.
Что значила еще одна смерть?
– Merde, – пробормотал Натаниэль.
И они ускорили шаг.
– Расскажи мне, – проговорил Арман.
И Мишель стал рассказывать завершение своей истории, как когда-то, ночуя где-нибудь вместе в гостях, они рассказывали друг другу страшилки, чтобы волосы становились дыбом.
Но что, если на этот раз пугало было настоящим? И сидело в комнате рядом с ними? Не пряталось под кроватью или в кладовке, а сидело на виду? Некрасивое и непременно человекообразное.
– В тот первый вечер, когда Ледюк пригласил меня к себе, он говорил о новых кадетах не самые лестные вещи. Но он сказал, что знает, как научить их уму-разуму. Мы выпили еще, а потом он удалился в спальню и появился оттуда с подносом в руках. Было что-то официозное, церемониальное в том, как он нес поднос перед собой. Так несут награды на вручение.
Гамаш представил себе, как коренастый Ледюк идет по комнате, выставив перед собой короткие руки. С подношением своему герою. Предполагая, что Мишель Бребёф, как никто другой, оценит то, что он сделал. Что продолжает делать.
– Меньше всего я ожидал увидеть то, что увидел, – сказал Мишель. – Старый револьвер. Но я быстро понял, что он вовсе не старый. Старый только дизайн. Классический. А сам револьвер вполне себе новый. Я взял его.
Он изобразил, как взвешивает оружие в руке.
– Никогда не держал в руках револьвера. А ты? – спросил Арман.
– Теперь уже – да. Но прежде – нет.
Прежде, чем пуля разнесла мозг Ледюка.
– Наше служебное оружие рядом с этим кажется пустяшным. Хотя на самом деле оно более эффективно.
– Все зависит от того, какой эффект тебе нужен, – заметил Арман.
– Верно. Для нужд Ледюка револьвер был идеальным оружием. Он рассказал мне, как в первый раз предложил револьвер одному из кадетов. Он владел револьвером уже год, но не мог заставить себя сделать это. Не потому, поспешил он заверить меня, что считал, будто поступает неправильно. Его беспокоило, что кадет расскажет кому-нибудь. Но потом он понял, что должен решиться. Он выбрал подходящего кадета. Не слабака, как можно было предположить. Тех он уже и без того контролировал. Нет. Он выбирал самых сильных. Тех, кто мог и не склониться перед его волей.
Бребёф задумался на секунду, вспоминая тот вечер.
– Я
