Голос ее звучал ровно, спокойно, почти обыденно. И только румянец на щеках выдавал волнение.
– Он был идиотом, – сказал Желина. Отпираться не имело смысла. – Но нашел для себя идеальное место.
– Место для заключения договорных контрактов. Вы, вероятно, заработали миллионы.
Он утвердительно кивнул:
– Они лежат на счету в Люксембурге. Тогда, во время разговора, я сделал ошибку, да? Упомянул Люксембург. Не успел сказать, как сразу понял, что совершил глупость. Уж слишком конкретно. И правдоподобно. Я не знал, заметил ли Гамаш.
– Заметил. Но это лишь подтверждало то, что он и без того подозревал.
– Ледюк пребывал в панике, когда позвонил мне, чтобы сообщить, что Гамаш здесь и проверяет договорные контракты. Я тоже запаниковал. Я знал, что Ледюку не хватит ума перехитрить Гамаша. И поэтому я вернулся.
– Чтобы убить Ледюка.
– Может быть. Не знаю.
Он опустил пистолет, но все еще крепко сжимал его.
– Однако мне не пришлось его убивать. Гамаш меня опередил.
– Нет, это сделал не месье Гамаш, – сказала Лакост.
– Тогда кто? – спросил Желина.
Лакост опять протянула руку, такую же твердую, как и ее взгляд:
– Вы же знаете, что за дверями два вооруженных агента Квебекской полиции. Все кончено. Вы виновны в воровстве, но не в убийстве. Дайте мне, пожалуйста, ваше оружие.
И он отдал ей пистолет.
Глава сорок вторая
Кадеты молча бежали по фабрике. Перепрыгивали через две ступеньки. Заглядывали в пустые комнаты и неслись дальше.
К этому времени, после множества неудачных попыток предотвратить захват мнимого заложника и пленить террористов, Хуэйфэнь уже назубок выучила план фабрики.
Она никогда не была старшей на учениях. Эта роль всегда доставалась Жаку. И всегда учения заканчивались катастрофой для полиции. Заложник погибал. Агенты тоже. Террористы убегали. Кадеты знали, что это невозможный сценарий. Но Ледюк всегда говорил им, говорил Жаку, что для него, Ледюка, здесь нет ничего сложного.
И после каждой неудачи Жака и доклада Герцогу появлялся револьвер. Это не наказание, объяснял Ледюк. Это последствие. Инструмент обучения. Ради их же блага.
Теперь маленькую группу вела Хуэйфэнь. Новичков смущали команды, подаваемые рукой, поэтому она свела их к самым простым. И понятным. Кадеты осторожно и быстро продвигались вперед.
Наконец она остановилась, и они перегруппировались.
– Не думаю, что он здесь, – сказала Хуэйфэнь, оглядывая помещение.
– Но если не здесь, то где? – спросила Амелия.
– Вам нельзя здесь находиться, – сказал Жан Ги, медленно входя в комнату.
Он направлялся к квартире коммандера Гамаша, рассчитывая найти его там, но заметил, что печать с двери, за которой убили Ледюка, сорвана.
Он тихонько толкнул дверь ногой. Пистолет оставался у него на поясе, в кобуре.
Посреди комнаты стоял кадет Жак Лорен. С пистолетом в руке.
– Сколько часов я здесь провел, – сказал Жак, обводя комнату будничным взглядом, словно и не замечая полицейской ленты и маркеров улик. И засохшей крови. – Я сидел там. – Он показал пистолетом. – А Герцог – там. Мы вдвоем. Он подарил мне этот пистолет на день рождения.
Бовуар посмотрел на автоматический пистолет. Такой же, как у него на поясе. Табельное полицейское оружие.
– Он сказал, что наступит день и я стану великим. Возглавлю Квебекскую полицию. А он будет мне помогать. Будет моим наставником, руководителем. Он говорил, что все великие нуждаются в руководителе.
– Тебе не требовался руководитель, – сказал Жан Ги, закрывая за собой дверь. – Ты искал что-то другое. Человека, который искренне любил бы тебя. И ты решил, что нашел такого человека в Ледюке.
– Да, я его нашел, – резко произнес Жак. – Он меня любил.
– Но тут появился коммандер Гамаш, и твой мир начал рушиться, – сказал Жан Ги. Он не продвинулся вперед ни на шаг, стоял на прежнем месте. – Я тебя понимаю.
– Нет, не понимаете.
– Понимаю. То же самое случилось и со мной, когда я познакомился с месье Гамашем. Я думал, что знаю мир, но внезапно все то, что я считал незыблемым, стало подвергаться сомнению. И я его за это возненавидел.
Бовуар не сводил глаз с Жака. Молодой человек перевел взгляд на окно.
– Но потом объект ненависти переменился. – Бовуар говорил так, будто рассказывал Жаку какую-то байку, историю на сон грядущий. – Я стал ненавидеть тех, кому прежде верил. Тех, кто внушил мне, что мир полон ужасных людей, что жестокость и сила – одно и то же. Тех, кто учил меня бить первым, бить больно и быстро.
– Он меня любил, – тихо повторил Жак.
– По приказу Ледюка ты присоединился к вечерним группам коммандера Гамаша. А потом докладывал обо всем Герцогу. Но там ты узнал нечто неожиданное. Люди на поверку оказались не такими плохими.
Жак стоял, всем своим видом выражая несогласие.
– Мир перевернулся с ног на голову, – продолжал Бовуар. – Он стал одновременно более прекрасным и более ужасным, чем тебя в этом убедили. И ты вдруг перестал понимать, что делать. Кому доверять. Куда повернуть. Это пугает. Чувствовать себя потерянным гораздо хуже, чем идти по дурной дорожке. Вот почему люди идут по ней так долго. Нам кажется, что мы зашли уже слишком далеко. Мы чувствуем усталость, мы сбиты с толку, испуганы. И мы думаем, что пути назад нет. Я знаю.
Жак не шелохнулся, не признал, что эти слова справедливы.
Бовуар судорожно соображал, что ему сказать, чтобы вернуть парня.
– Ты смотрел то видео? – спросил он.
Жак слегка пошевелился, но не ответил.
– Коммандер Гамаш никогда, ни при каких обстоятельствах не говорит о том дне ни с кем, кроме самых близких друзей и родных. Да и это очень редко. Но он говорил об этом с тобой. Он открыл в себе эту рану ради тебя.
Жан Ги Бовуар не отводил взгляд от молодого человека, который три года страдал от рук сумасшедшего и разучился понимать добро. Даже не был способен его увидеть. Каждый день, все эти дни он видел перед собой только пустыню.
– Когда в нас стреляют, мы отвечаем огнем, – сделал еще одну попытку Жан Ги.
На этот раз Жак все же кивнул.
– Но не менее важно на доброту отвечать добротой, – тихо сказал Бовуар. Осторожно, боясь спугнуть молодого человека. – Мне понадобилось немало времени, чтобы прийти к этому. Ненависть, которую я чувствовал к месье Гамашу, а потом к другим людям, снова сместилась, и я начал ненавидеть себя.
– И вы до сих пор себя ненавидите? – спросил Жак, отворачиваясь наконец от окна, от пустыни.
– Non. Для этого мне понадобилось немало времени и много помощи. Мир – жестокое место, Жак, но в нем гораздо больше добра, чем мы себе представляем. И знаешь что? Добро побеждает жестокость. В долгосрочной перспективе. Правда. Можешь мне верить.
Он протянул руку к молодому человеку. Жак уставился на нее.
– Поверь мне, – прошептал Жан Ги.
И Жак поверил.
– Что тебе подсказало, что это я?
– Отпечатки, – ответил Гамаш.
– Хм, – произнес Бребёф.
– Я знал, что отпечатки не мои, но они там были. А это означало, что кто-то их туда
