Пакс уже выучил их дневной распорядок. Каждое утро двое входили в палатку, в которой, как подсказывало лису чутьё, хранилось съестное. Потом эти двое готовили еду на огне, и остальные больные войной собирались вместе и ели. Потом они все занимались тяжёлой работой — в поле, в машинах, разгружали всё новые и новые ящики, — но к этой палатке никто больше не приближался до самых сумерек, когда те же двое готовили вечернюю еду и потом звали остальных.
Сейчас была середина дня. Пакс выждал ещё немного, чтобы убедиться, что больные войной заняты своими делами, затем по упавшему дереву перебежал над бурным потоком на другой берег. Низко крадясь, он забрался на гребень холма, откуда хорошо были видны развалины фабрики.
Наверху он задержался, чтобы оглядеться. В лагере прямо под ним было трое солдат. Они сгрудились над новыми ящиками с южной стороны развалин, на углу, где сходились две стены.
Остальные люди были в поле. Одни катили катушки с проводами к ямам, которые вырыли на берегу. Другие опускали в эти ямы ящики, потом брались за лопаты и засыпали ямы землёй.
Четверо солдат пересекли реку и теперь рыли ямы на другом берегу — прямо под тсугой, где отдыхал Серый. Пакс знал, что люди не учуют Серого и что Серый не осмелится выйти, пока они близко. И всё же шерсть у него встала дыбом от беспокойства. Вечером он переведёт раненого лиса в другое место, не такое опасное.
Пакс метнулся к северной части развалин, туда, где были палатки и машины. Там из-под каменной стены наклонно росла берёза.
Пакс замер.
Он был здесь раньше. Он всё это узнал: это дерево с облупившейся белой корой, эти стены, это поле внизу, пахнущее черемшой, и колосихой, и немного дёгтем. Он был здесь со своим мальчиком. Давным-давно, ещё щенком.
Он ясно вспомнил. Палки. Питер и ещё трое мальчиков гонялись друг за другом у этих каменных стен, крича и размахивая палками. Они смеялись, но из-за мелькающих в воздухе палок Паксу было не по себе. Он по пятам следовал за Питером и тявкал на других мальчиков, когда они подходили слишком близко, пока Питер не привязал его к этому самому дереву, и остаток дня Пакс скулил и грыз верёвку.
Питер бывал здесь! Пакс внимательно обнюхал дерево и нижнюю часть стены, но теперь тут не было и следа его мальчика. Зато больные войной — их запах был повсюду, сильный и опасный. У Пакса скрутило кишки.
Он долго всматривался в палатки, пока не убедился, что нигде нет ни малейшего шевеления. Потом бросился к палатке-кладовой. У её края он помедлил, ещё раз убедился, что никого нет, и скользнул под полог.
Внутри были столы, заваленные картошкой и луком, а над столами висело мясо — вот нежданная удача. Пакс взмыл вверх, в прыжке цапнул копчёный окорок, сорвал его с крюка и бросился из палатки, таща в зубах увесистую добычу.
Он взлетел на холм и прямо сквозь кустарник помчался по его гребню в сторону реки. Сбежав к воде, он выпустил окорок из зубов и быстро заглотил кусок солёного мяса. Потом он разорвал добычу на части, прикопал два больших куска в песке на берегу и пометил оба тайника. Подхватил оставшийся кус, сочный и жирный, — Серый продержится на нём несколько дней — и поволок его по упавшему дереву.
На трёх валунах он задержался, чтобы ещё раз окинуть взглядом лагерь.
Люди исчезли. В воздухе висел новый запах, слабый, но опасный. Пакс его узнал. Когда он был годовалым щенком, отец его мальчика принёс в комнату сына вентилятор. Пакс ненавидел тёмный электрический запах, исходивший от провода между вентилятором и стеной. Однажды ночью, когда запах сделался особенно зловещим, Пакс перегрыз провод — как будто змею убил.
Все инстинкты Пакса велели ему бежать прочь от этого грозного запаха, но он не мог уйти без Серого. И тут он увидел, как старый лис, пошатываясь, выбирается из-под ветви тсуги и направляется к реке.
Серый споткнулся. Электрический запах с шипением устремился вверх, как молния, но не с неба, а из земли, и в ту же секунду берег взорвался. Песок, и камни, и река, и торф с яростным рёвом взлетели в воздух и обрушились на изрытую ямами землю страшным чёрным дождём.
Пакс бросил ветчину и стал звать Серого. Внезапная тишина вызывала дрожь и звон в ушах.
Больные войной высыпали из-за стен. По их крикам Пакс понял, что они возбуждены и, кажется, довольны. Они пробежали по полю, с плеском пересекли реку и рассыпались по дымящемуся берегу. После кратких поисков они потянулись обратно в лагерь.
Когда последний из людей удалился, Пакс метнулся из ущелья.
Поперёк груди у Серого лежала огромная ветвь тсуги, отколовшаяся от дерева. Пакс ткнулся носом в грязную щёку друга, потрогал лапой бок. Обнюхал морду. Серый дышал, но еле-еле.
Пакс лёг и крепко прижался плечом к плечу старого лиса. Он мог только быть рядом, ничего больше, но ничего другого и не требовалось.
Соединённый с последними воспоминаниями Серого, он слышал не крики больных войной, а песню северной птицы. Вместо пепельной дымки, что висела над ними, он вместе с Серым видел бескрайнюю синюю чашу неба. Он не лежал на искорёженной взрывами земле, а вместе с Серым — ещё щенком — и его братьями бежал по тундре, где из-под снега пробивались синие цветы, точно звёзды. Он, новорождённый, вместе с Серым урчал под шершавым языком его серебристой матери, пил её тёплое молоко, ощущал щекой тяжесть её подбородка. А потом настал покой.
Старый лис больше не шевелился.
Пакс поднялся. Прижался лбом к щеке друга. Попятился назад и горестно залаял, и ему было всё равно, услышат ли его больные войной. Он побежал.
На этот раз бег не приносил никакой радости — только облегчение от того, что его тело служит ему. Он бежал и бежал на север сквозь сумерки, бежал на север сквозь ночь.
Когда забрезжил рассвет, он вступил на территорию чужака, но
