— У меня так не получится. Давайте вы лучше станете перед зеркалом и посмотрите свой собственный спектакль?
Вола сердито зыркнула на него:
— Это третье условие, и оно не обсуждается. Подойди и встань вот здесь.
Она перенесла марионетку на верстак.
— Смотри, он хочет двигаться. Все мои куклы хотят двигаться, я их такими сделала. Надо просто показать им как. Чтобы их мышцы стали продолжением твоих.
Она сняла с Синдбада плащ. Затем, к ужасу Питера, отвязала нитки. Взяла отвёртку и разобрала марионетку на части, пока Синдбад не превратился в кучку разрозненных деталей. Потом протянула отвёртку Питеру.
Тот зажал костыли под мышками и протестующе выставил ладони.
— Ты ведь наблюдал, верно? Ты всё видел?
— Да, но…
— Вообще-то я сюда просто заглянула за инструментами. Через час я опять приду. А ты за это время соберёшь его обратно, и после этого у вас с ним будет полное взаимопонимание. — Она с размаху вложила отвёртку ему в руку и ушла, не добавив ни слова.
Это и вправду оказалось не так уж сложно. Выяснилось, что колени и локти марионетки — обычные шарниры, которые поворачиваются в одну сторону, плечи и бёдра — вырезанные из дерева шаровые шарниры, позволяющие большую свободу движений. Кукольные ладони и ступни крепятся кожаными ремешками.
С нитками дело обстояло хитрее. Но когда Питер сообразил, что кисти рук у куклы управляются со штуковины, которая движется, как стрекоза, то сумел разобраться и с остальными. И Вола оказалась права: после того как он разобрал и собрал Синдбада, тот задвигался у него гораздо плавнее. «Чтобы их мышцы стали продолжением твоих», — сказала Вола, и, действительно, Питеру удалось передать Синдбаду те движения, о которых она говорила, движениями собственного тела.
Однако с птицей Рух это правило не работало. Питер сгибал и разгибал плечи, взмахивал руками, но птица лишь делала несколько кособоких взмахов и потом падала, как подстреленная. Блестящие гагатовые глаза смотрели на него как будто бы с упрёком.
— Извини, птичка. Но я не знаю, что ты вообще должна делать. Ты хочешь сожрать этого дядьку? Или ты защищаешь своё яйцо?
Ему внезапно захотелось узнать историю птицы Рух и понять, что там произошло. Он нашёл нишу, где Вола хранила книгу про Синдбада. Доставая книгу, он услышал тихий звяк. В глубине ниши было что-то ещё.
Он нашарил это что-то и вынул. Это оказалась выцветшая жёлтая квадратная жестянка, украшенная уже облупившейся надписью ПЕЧЕНЬЕ «САНШАЙН». Он поставил её к себе на ладонь и вспомнил другую обшарпанную жестянку от печенья, которую нашёл у деда, ту, в которой целая армия солдатиков охраняла удивительную фотографию.
Он открыл крышку. Внутри была пачка каталожных карточек, исписанных почерком, который он уже научился узнавать. В тот же момент он понял, что в руках у него личные истины Волы, те, которые она прятала. Он поспешно вернул крышку на место, не желая вторгаться в Волины тайны. Но было поздно — он уже успел прочесть текст на первой карточке:
Я могла бы стать хорошим учителем.
Эта истина не была страшной и, по правде говоря, не казалась такой уж глубоко личной. И всё же лучше бы он её не читал. Он затолкал жестянку, а следом за ней и книгу, обратно в нишу — за миг до того, как вернулась Вола.
— Я всё понял, — сказал он, указав на марионеток. — Теперь можно и спектакль.
Но Вола только прошагала к верстаку и полила маслом точильный камень.
— Ещё нет, — сказала она. — Сперва нам нужна сцена. Я её сколочу, когда будет свободное время.
— Сцена? Про сцену вы ничего не говорили!
— А ты думал, марионетки будут просто болтаться в воздухе над тюками сена? — Она обернулась и выставила ладонь, заранее отметая все его протесты. — Послушай, мальчик. Я буду смотреть историю того солдата так, как её нужно смотреть. Для меня это столько значит, что тебе придётся с этим считаться, даже если ты не понимаешь почему. Хотя, между прочим, должен бы понимать. Ты носишь с собой амулет — это то же самое. Тем самым ты рассказываешь историю своей мамы, ту, которую она сама рассказать не может.
— Но сцена — это долго…
— А спешить некуда — ты всё равно здесь ещё как минимум на неделю.
Она похромала обратно к верстаку, уселась и начала перебирать свои инструменты. Дискуссия окончена.
Питер плюхнулся на тюк с сеном. Ещё одна такая неделя — и он сойдёт с ума.
Подумав так, он вдруг осознал, что больше не считает Волу сумасшедшей. Раньше считал, а теперь нет. Приподнявшись на локте, он следил, как она полирует инструменты, как бережно поднимает каждый предмет, как тщательно чистит. Как потом кладёт каждый инструмент в точности на его место. В её движениях была спокойная целесообразность, которая ему нравилась. И предсказуемость.
Франсуа вразвалочку вошёл в сарай и зевнул. Он забрался на развилку стропил над верстаком и принялся умываться, перед тем как вздремнуть. И Питеру подумалось, что ему, как и Франсуа, стало уютно у Волы.
Он вытянул шею, чтобы посмотреть, что она делает. Черенок мотыги. Принесла поломанную мотыгу и мастерит к ней новый черенок. Простая вещь, но ему виделось в этом чуть ли не волшебство. Или взять его костыли. Пока их у него не было, он был беспомощен. А Вола взяла пару брусочков, раз-два — и он уже скачет, как заяц, по пересечённой местности, милю за милей. Волшебство.
Он подтянул к себе костыли, сунул их под
